был обходителен, вежлив, приносил мне бокалы шампанского и почти рычал, когда я поворачивалась спиной, и ему открывался низкий вырез платья. Он так желал меня раздеть, что я это нутром чуяла. Ещё двух часов не пробило, а он утащил меня в сад, там такой заборчик, а за ним уже дикая часть с деревьями и травой, которую никто не косит. Там был берег озера и небольшая пристань. Он потащил меня на поляну у этой пристани, он еще по дороге стал меня целовать. Я отказывала, кричала, угрожала, что брошусь в воду, если он продолжит. Мне было это всё отчего-то неприятно, хотя ведь сотню раз представляла, как мы сделаем это. И не всегда это виделось в целомудренной супружеской постели.

Убежав от Грэга, я встала на самый краешек пристани. Дрожала от страха, но утверждала, что прыгну, а плавать не умею, и обязательно утону. Он вопил, и его слова я запомню навечно:

«Ты уже моя, Эвет! И мне не нужны печати и подписи, чтобы тебе это доказать! Ты думаешь, что я железный? Ты думаешь, что можно мною играть? ТЫ УЖЕ МОЯ, Эвет! И я тебе не позволю надо мной издеваться, чёрт тебя побери! Я лучше убью тебя, чем увижу с другим!»

Я дрожала… дрожала… дрожала…

Ох, как мне было страшно, он просто помешался. Я хотела отступить, чтобы ещё хоть немного подальше находиться от него, а он, усмехаясь, шёл на меня. Еще шажок, маленький - и я упала.

Платье было ужасно тяжелым, с золотой вышивкой и камнями по подолу, и погрузилась в воду так глубоко, как не могло быть. Озеро-то у пристани глубиной не больше двух-трёх метров, а я падала так долго, вода сомкнулась над головой, и света не стало. Меня держали чьи-то руки, нежно и легко, а чьи-то губы целовали, давая мне воздух. И вдох, и ещё, а потом нежный шепот: «Ещё немного, ничего не бойся!»

Будто моя милая мама, которая продала меня на эту скотобойню, укачивала на руках.

Когда меня отпустили, я в одну секунду оказалась на поверхности, а Грэга там не было, зато по берегу метался Александр. Он бегал вдоль кромки, весь мокрый, задыхался, я видела, как ему страшно, но, увы, даже тогда моё сердце не откликнулось на нежную ласку Александра. Он вытащил меня, обнимал, успокаивал, пытался завернуть в свой пиджак, наивный мальчик. Да моё тяжеленное платье впитало четверть мирового океана. В общем, я сама попросила его разрезать корсет, я его не соблазняла, я не хотела заболеть, я и без того больна. Он сделал то, о чём я просила. Я осталась в одном белье, я смотрела на него такой испуганной зверушкой, что он, наверное, чуть умом не тронулся, несчастный. В тот момент я не думала о том, что Грэг приблизится ко мне снова. Смешно, я даже не стала забирать платье, которое так и осталось на берегу.

Это моя последняя запись.

Грэг нашёл моё платье утром.

Он избил Александра почти до потери сознания, а я всё равно пришла к нему. Я поцеловала Александра и чувствовала на своих губах его кровь. Александр жизнь за меня отдаст, а Грэг мою жизнь скоро заберёт. Влюблённый мальчишка всё для меня сделает, а я с ним сбегу. Я буду любима и счастлива, и мне плевать, честно! Пусть огнём горит это «Чёртово Озеро» и его тёмные стены, и русалки, о которых говорит отец Нейла, милого мальчика, что носит мне цветы.

Я даже Сури с собой не заберу, пусть девчонка сидит в поместье. Она хорошая, но мне больше это не нужно. Теперь я сама о себе буду заботиться.

В сердце будто барабан, в который ритмично, медленно бьют, отсчитывая секунды моей жизни.

Я вышел к Сури, которая переоделась для ночной прогулки, она была теперь в старомодном переднике, чепце и держала лампу в руках.

- У меня фонарь есть, к чему это?

- Я так привыкла. Идёмте.

Идти вслед за старухой было страшно. В доме и так жутковато по ночам, даже самый храбрый храбрец найдёт странности в скрипучем полу и в звуках «из ниоткуда», я к ним так и не привык, а вот Сури шла бодро и бесстрашно. Конечно, старуха живет в стенах поместья уже семьдесят лет, за вычетом того времени, когда дом был законсервирован после смерти отца.

«А вдруг, она тоже из этих русалок?»

Мысль тут же пропала, не может старуха быть явно бессмертной обитательницей озера.

Не знаю отчего Сури вызывала такую неприязнь, она не сделала мне ничего плохого, и её было за что пожалеть. Не выходило. Я мог думать о несчастной, только как о «противной старухе».

Мы вышли из дома, и меня поразило, насколько ночь светлая. Над озером висела огромная луна. Тропинка, по которой мы шли, была мне знакома более чем хорошо - мы шли к озеру. Теперь меня это не особенно пугало, я понимал, что никто мне там не навредит. Даже интересно, вдруг она появится наконец?

Тропинка свернула, и мы пошли вдоль заборчика, возле которого я уже несколько раз оказывался, в ужасе опасаясь переступить черту. Я никогда не удалялся от особняка так далеко, мы шли уже совсем заросшими дорожками, по которым нога человека не ступала несколько лет. И я уже видел, к чему мы приближаемся - хижина, маленькая и покосившаяся.

- Что могла в таком месте делать твоя хозяйка?

- Она никогда тут не была. Она попросила припрятать тут её самые личные вещи, когда придёт время. Я и сделала так.

- Это она просила на случай побега? - спросил я. Мы уже стояли на пороге хижины, и Сури шарила по карманам, видимо, в поисках ключа.

- Как это на случай? Это в ночь побега и случилось. Она пришла ко мне вся в крови.

Сури открыла дверь и вошла в хижину. Я ждал затхлого, сырого воздуха пропахшей плесенью каморки, но в хижине было свежо. Стёкол в окнах не было, только рамы, покрытые известкой. На гардинах лёгкий тюль, подхватываемый ночным озёрным ветерком. У окна - секретер, в котором я и найду «те самые» дневники. В углу хижины - не совсем понятный настил, видимо, заменявший кровать кому-то и когда-то.

- И попросила о помощи...

Я вздрогнул, потому что забыл о существовании Сури. В этой хижине я что-то чувствовал, какое-то незримое присутствие прекрасного. Я не размазня и не романтик, но мне не чуждо