— Понятно, — сказал Бравик. — Гейхман всем хорош, но выбрали все-таки тебя.

— Гольдберг, а не Гейхман.

— Худой, открой вторую фотографию, — сказал Бравик.

Худой опять открыл фото с врачами и медсестрами.

— Слева — это ведь Сережа Здешнев? — спросил Гена.

— Да, это Серега, — подавшись к монитору, сказал Никон. — Но я что-то не помню эту фотку.

— Это же у тебя в отделении, так?

— Ну да, это перед моим кабинетом… — Никон почесал шею. — А, понял. Я знаю, когда это было. Это Восьмое марта, девяносто восьмой. Сейчас пойдем в ординаторскую, выпивать и закусывать. Странно, что меня нет на снимке.

— Откуда ты знаешь, что это именно девяносто восьмой? — спросил Бравик. — Есть какие-то отличительные детали?

— Вот отличительная деталь. — Никон прикоснулся указательным пальцем к монитору. — Крендель в галстуке — это Миша Подзолкин. Он через месяц перешел в больницу министерства путей сообщения. Хорошо, что сам ушел.

— Родственник чей-то? — понимающе спросил Бравик.

— Родственник… Сын, блин. Сын начальника департамента Минздрава. Прикинь.

— Да, я помню, ты говорил. — Бравик вынул из кармана носовой платок, высморкался. — Да, от этой публики лучше избавляться.

— Редкостное говно. Холуй, врун, руки из жопы. Они вместе со Здешневым проходили ординатуру в пятидесятой. Так Миша зимой каждое утро без двадцати восемь приезжал домой к завкафедрой и грел его «Волгу». Снег с капота сметал, стекла чистил. Прикиньте.

— Не надо про снег, — сказал Бравик. — Что у тебя может быть связано с этой фотографией? Припомни: какие были события неподалеку?

— События, говоришь… — Никон почесал макушку и призадумался. — Павлины, говоришь.

— Чего ты чешешься, невротик? — сказал Гена. — Ты вспоминай, а не чешись.

— Да только одно, пожалуй, событие было, — сказал Никон. — В феврале Подзолкин попал в неприятную историю, у него погиб больной. Но Мишу отмазали, и в апреле он перешел в больницу МПС.

— Так, погиб больной, — сказал Гена. — И чего?

— Миша прооперировал камень лоханки, началось кровотечение из почки в мочевой пузырь, развилась тампонада. Надо было делать ревизию и убирать почку, а он тянул. Стали переливать кровь, развился ДВС-синдром, больной погиб. Больной был непростой, его по телику часто показывали. Шут гороховый, балаечник.

— Музыкант? — спросил Худой.

— Юморист, типа. От него вся гопота кипятком писала. И потом, он был из этих сфер… — Никон покрутил рукой над головой. — Зять чей-то. Я тогда, слава богу, был в отпуске. А то б все шишки на меня повалились.

— Чего это ты пошел в отпуск в феврале? — спросил Бравик. — Тебя в июле-то не выгонишь.

— Действительно… — Никон опять почесал затылок. — А, ну да. Я пошел в отпуск потому, что Вова подарил нам с Катей аренду коттеджа.

* * *

Никон высыпал в сковороду с жареной картошкой мелко нарезанный лук, помешал лопаткой и прикрыл крышкой.

— Так-с, — плотоядно сказал он и потер ладони. — Накатим-с.

Гаривас свернул пробку с бутылки «Баллантайнз», достал из стенного шкафа стопарики, разлил. Друзья чокнулись, выпили.

— Слушай, у меня к тебе дело, — сказал Гаривас, выдохнув в кулак.

— Что случилось?

Никон пальцами выудил из плошки квашеную капусту.

— Нет, ничего не случилось. — Гаривас опять разлил по стопарикам. — У меня есть знакомый, Илюхин Андрей Иванович… Собственно, не знакомый, а герой нашей публикации. Хороший мужик, с Валдая, содержит три отельчика. Бывший подводник, капитан второго ранга. В прошлом году восстал против местного начальства. Охуевшие морды, понастроили себе дворцов в природоохранной зоне… Обычная история. Мужик выступил в местной прессе, и его натурально начали разорять. Владик написал статью, а тут еще назначили нового генпрокурора. Я на пресс-конференции подпустил: дескать, как вы прокомментируете такой вот случай в свете последнего высказывания господина президента о вседозволенности иных региональных руководителей? Дворцы никто не тронул, но от кавторанга отступились.

— Все равно съедят. — Никон захрумкал капустой, иллюстрируя участь кавторанга. — Подождут, мрази, а потом съедят.

— Мужик на той неделе был в Москве, приехал в редакцию, говорит: всегда буду рад принять вас с супругой, и Владислава, само собой. Я поблагодарил, объяснил, что нам нельзя ни борзыми щенками, ни дохлыми котятами. Он говорит: вы уж мне позвольте отомстить, пусть тогда кто-нибудь из ваших близких у меня отдохнет. Короче, я договорился насчет тебя. Сколько ты в отпуске не был?

— Давно… — Никон вздохнул. — Два года.

— Бревенчатый коттедж, камин, баня, телик, видео. Полный пансион, красота вокруг неописуемая. — Гаривас наставил на Никона указательный палец. — Кстати! Лов там совершенно восхитительный!

— Лов? — Никон моргнул и подобрался. — Хороший лов?

— Кавторанг обещал показать омуты, куда зимой набиваются сазаны. При коттедже есть снегоход, пешня, удочки, вся байда. Короче, решай. Два года без отпуска — это неправильно. Деформирует психику. Ты пойми: тишина, иней на ветках, девственный снег, баня, рыбалка, вечером полешки в камне потрескивают.

— Соблазнительно… — Никон почесал затылок. — Не знаю. Не люблю, когда бесплатно. Бесплатно всегда дороже.

— Прекрати. Кавторанг пригласил со всей душой. И Катя отдохнет.

— Не знаю, ей-богу…

— Работы сейчас много?

— И ядрам пролетать мешала гора кровавых тел. Сейчас немного разгребли, а последние две недели — караул. Вчера оперировал опухоль надпочечника с прорастанием в нижнюю полую вену, потом две простатэктомии. Не скажу, что это подвиг, но что-то героическое в этом есть.

— Пусть негры в Америке работают, — твердо сказал Гаривас. — А тебе, массаракш, пора в отпуск. Баня, рыбалка, на лыжах по лесу походишь. Даже не сомневайся.

Выпили по второй, и Гаривас сказал:

— Значит, решили. Завтра звоню кавторангу, он вас встретит в Вышнем Волочке. Две недели зимней сказки, Никон. Имеешь на это полное, законное право. Да, и мой тебе совет: возьми с собой «Войну и мир». Почитай — не торопясь, с душой. Посиди над лункой, попарься в бане, вкусно кушай… Сделай себе, массаракш, настоящий отпуск.

* * *

— И было мне счастье. Коттедж стоял прямо на берегу, Андрей Иваныч сделал прорубь, я ее поддерживал. Каждый день топил баню. Пропарюсь до невесомости — и в прорубь. Повариха там кудесница: борщи, расстегаи, пельмени, солянки, рябчики под клюквенным соусом. На лыжах с Катюшей ходили, я «Войну и мир» перечитал. — Никон встретился глазами с Геной. — Самая великая книга на свете, я тебе точно говорю.

— В следующий раз возьми «Сагу о Форсайтах». Тоже неслабо.