есть у меня, единственной из всего чернокожего персонала. Здесь я создала свой собственный уют, своё гнездышко. Никто из посторонних никогда не входил сюда — я не приглашала гостей. Собственно, я ни с кем и не приятельствовала, прекрасно зная, чем это чревато: подчинённые мне девки, стоит хоть чуточку приблизить к себе кого-то из них, тут же возгордятся и начнут позволять себе вольности и всякие интриги. Такого допускать было нельзя. Поэтому я старалась быть суровой с ними (порой даже слишком), но справедливой, обращаясь со всеми одинаково. Вышколенные мной, они держались почтительно, но отстраненно. Так и должно было быть, иначе я бы тут так долго не продержалась. Конец этой работе означал бы конец и моей жизни: никому не нужна старая рабыня, не справляющаяся со своими обязанностями. Так что мне приходилось постоянно себя контролировать: когда хотелось улыбнуться и пошутить, я хмурилась, когда хотелось похвалить, я молчала. За глаза девки называли меня Фурией. Тем не менее я знала, что они, хоть и побаиваются меня, но относятся без неприязни и очень уважают.

Сквозь небольшое окно внутрь проникали лучи жаркого июньского солнца, и маленькая муха, лениво жужжа, билась о стекло, время от времени замолкая, чтобы передохнуть и посидеть на подоконнике. Не вставая с кровати, я привычно занесла руку, чтобы прихлопнуть её, как делала это всегда. Но что-то остановило меня — какая-то смутная мысль, мелькнувшая в голове. Я смотрела на муху и пыталась уловить эту мысль. Вот так же, как я убиваю муху, убивали в нашей стране женщин… Обыденно, без эмоций, совершая несложный ряд привычных действий. А они хотели жить. Конечно же, хотели, хоть и знали, что умрут. Все хотят жить, и эта муха тоже! Жизни наших женщин забирал ненасытный демон, о котором говорил тот удивительный могущественный господин, отмеченный Божьей благодатью и наделенный властью повелевать мирами, уничтоживший демона… Демон! Подумать только! Мы все служили демону? Это он управлял нашей страной, называя себя Великим Пророком? Это он заставлял нас умирать под ножом мясника, чтобы после наши тела были съедены? А ведь такой конец неизбежно постиг бы и меня — таков был многолетний уклад, и избежать этой участи не удавалось ещё никому, — и мне думалось об этом спокойно. До сегодняшнего дня…

А сегодня я узнала, что ничего теперь не будет по-прежнему. Что никто не будет убивать женщин. И что отныне мы, чернокожие, свободные люди… А демона больше нет. И все это стало ошеломляющим потрясением для меня. Но особенно ошеломлял тот обман, в котором мы жили веками, принимая положение вещей без всякого ропота. Мы верили, безоговорочно верили тому, кто называл себя Великим Пророком…

Я не смогла убить муху. Мне отчего-то показалось, что если я это сделаю, то совершу страшный грех. Эта муха была для меня не просто мухой…

Я осторожно открыла форточку, и, подгоняя муху полотенцем, выпустила её на волю…

После этого я ощутила странную, головокружительную легкость. Словно вместе с мухой вдаль унеслось все то тёмное и тяжелое, что давило на меня всю жизнь, но без которого я не представляла своего существования. И такая жажда жизни вдруг проснулась во мне, что захотелось кричать. Но я сдержалась.

И вдруг я увидела многое, на чём прежде не останавливала свой взгляд… И мне открылось столько, что я не переставала удивляться. На бледно-зеленом покрывале чёрными нитками был вышит узор, и только теперь я заметила, что это не просто узор, а ряд причудливых деревьев. На дверцах дубового платяного шкафа красовался довольно грубый неразборчивый рельеф — но, приглядевшись, я поняла, что это голуби и цветы! Невероятно… И тут же мои глаза обратились к моей любимой фарфоровой чашке, так выделяющейся на довольно убогом фоне своей инородностью. Я никогда не разглядывала рисунок на ней — мне казалось, что это просто узор, набор ярких пятен. Но сейчас — у меня даже сердце затрепетало от волнения — я отчетливо видела в сплетении цветных полос очертания птицы… И я знала эту птицу с яркой красной грудкой — такие прилетали зимой на территорию нашего лагеря, чтобы полакомиться дикими мелкими яблочками с деревьев, растущих здесь в изобилии. Ну просто какие-то чудеса происходили со мной…

Напротив моей кровати, на стене, были развешаны пучки трав, которые я собирала, чтобы в комнате приятно пахло. Обычно целый год они висели здесь, и к следующему лету заканчивались, потому что я заваривала из них чай, замечая, что они очень хорошо помогают при простуде. Я не знала названий этих растений. Но каждое лето развешивала эти пучки… Сейчас они были ещё свежими, я нарвала их только недавно.

Мне вдруг захотелось взять один из этих пучков и погрузиться в него носом. Странное желание, прежде никогда не возникавшее у меня… Но я так и сделала. Сняла тот, что висел с краю, почти закрытый отодвинутой оконной занавеской. Нос мой щекотали листья, и я жадно вдыхала горьковато-пряный аромат этой неведомой травы с мелкими фиолетовыми цветами. Теплый, насыщенный солнцем и влагой, запах этот вызвал в моем воображении удивительные образы. И слово «свобода» вновь зазвучало в моей голове — то торжественно, то изумленно, то задумчиво. Это был какой-то волшебный миг — когда я стояла так, зарывшись лицом в пучок травы. На меня накатывали волны какой-то необыкновенной неги, и открывались передо мной чудесные дали, подернутые дымкой загадочности… Этот запах нашептывал мне о будущем. О счастье. И ещё о чем-то, чему я не знала названия, потому что прежде это что-то отсутствовало в нашем мире. Теперь оно есть. Я знала это точно. И осознание того, что оно есть, прогоняло прочь зыбкость моего существования.

Я свыкалась с мыслью, что теперь мне не придётся умирать. Точнее, придётся когда-нибудь, когда я стану совсем старая и немощи одолеют моё тело… Говорят, что когда-то давно так и было, и женщины могли жить до тех пор, пока не умирали сами. Это были крамольные разговоры. И в это верилось с трудом. Ведь наш Великой Пророк говорил, что все мы, женщины, прокляты, что на нас лежит великий грех, и поэтому мы должны искупать его, умирая под ножом мясника. Точнее, он говорил это о белых женщинах, которых в нашем лагере специально выращивали на мясо, но и о нас, бедных чернокожих, тоже не забывали, отправляя на убой в случае серьёзной провинности, или когда мы уже не могли работать с полной отдачей.

Но иногда думы об этом все же меня одолевали… Это случалось обычно