В работе экспертов всегда есть что-то от колдовства, и остается только удивляться, каким образом в совершенно пустой комнате, на первый взгляд лишенной видимых улик, вдруг обнаруживаются следы, позволяющие раскрыть преступление. В Средние века за подобные эксперименты его могли бы запросто сжечь на костре, как поступали с многими алхимиками.

И тут Покровский опять, и уже отчетливо, услышал какое-то глухое мычание, раздававшееся под самыми ногами.

— Тихо, — сказал он, прислушиваясь.

В этот раз стон прозвучал значительно громче. Наклонившись, подполковник отбросил в сторону ковер, лежавший на полу, увидел крышку подпола и, ухватившись за металлическую скобу, приподнял. Из глубины на него дохнуло застоявшейся сыростью и холодом.

— Посвети, — отступил он на шаг.

Старший лейтенант проворно подскочил к проему и, включив фонарь, осветил дно подвала, вырвав из темноты связанную скрюченную человеческую фигуру с кляпом во рту.

— Так это же сторож! Мы его по всему поселку ищем, а он вот где прохлаждается.

— Ладно, что живой, — отозвался кто-то за спиной. — Жена вся извелась.

— Развяжите его, — распорядился Покровский.

Старший лейтенант быстро спустился по шаткой, опасно поскрипывающей лестнице. Срезал веревки, стягивающие запястья, и вытащил изо рта сторожа кляп. Затем, подхватив его под руки, аккуратно поставил на ноги.

— Ох, спасибо вам, — услышал Покровский страдальческий голос сторожа. — А я уж думал, что меня никогда не найдут. Честно говоря, уже помирать собрался.

— Тут еще пес дохлый лежит. Что с ним делать?

— Поднимай наверх.

— Садитесь, — предложил Афанасий, когда сторож выбрался из подвала. Он оказался мужиком лет за пятьдесят, с крепким, но изнуренным лицом. На темно-коричневой пористой коже обильно пробивалась пепельно-серая щетина. Благодарно кивнув, тот устроился на предложенном стуле. — Так что там у вас произошло? Кто это вас так?

— Да беглые, — отмахнулся сторож. — У меня привычка такая есть, перед сном выкуривать сигарету. Вышел я, значит, на крыльцо, курю себе и вдруг вижу, к дачным домикам три фигуры идут. Я сразу понял, что это не местные. У нас таких отродясь не бывало. И шли они как-то нервно, все время оглядывались, как будто чего-то опасались. А я ведь сторож, если что пропадет, так с меня первый спрос. Я сигарету погасил и пса подозвал, — задержал он взгляд на старшем лейтенанте, выносившем из горницы собаку, завернутую в одеяло, и грустно добавил: — Он у меня обученный был, все понимал. Они идут, а я за ними. Чужаки осмотрелись у ограды, а потом открыли калитку и вовнутрь вошли.

— Ну а ты что?

— А я что? — пожал плечами сторож. — А я за ними пошел. Потом они подошли к крайнему домику, и один из них стал в замке ковыряться. А я им говорю, что вы делаете, сволочи! Уходите отсюда! Он разогнулся, на меня смотрит, ничего не говорит, просто глазами сверлит. Пес стоит и рычит. Идите отсюда, говорю я, если не хотите, чтобы я собаку на вас спустил. Он не уходит, как будто ждет чего-то. Тут другой в сторону шагнул, обходить меня начал, ну, я и сказал псу: «Взять его!» Рекс прыгнул на него, а он рукой ударил, и пес вдруг упал, заскулил и ногами задергал. Я даже не сразу понял, что он его ножом пырнул. С одного удара, прямо в сердце! Удар-то у него, видно, поставленный, такой может быть только у зэка. Вот тогда впервые подумал, может быть, беглые какие.

— А вы не знали, что из Юрьевской колонии трое заключенных сбежали?

— Откуда же мне было знать, если тогда еще не сообщили, это я уж потом догадался.

— Так что было дальше?

— А потом слышу за спиной шорох какой-то, поворачиваюсь, а передо мной еще один стоит. Я даже руку не успел поднять, как он меня хрясь по голове чем-то тяжелым, я и упал. Сколько времени прошло, не помню, а только когда проснулся — вокруг одна чернота! Думал, в гробу лежу, пошевелился малость, голова трещит, значит, живой. А потом слышу наверху топот какой-то, голоса зазвучали, ну, я и стал орать что есть мочи, слава богу, услышали.

— Может, вспомните их лица?

— Сложно так сказать… Ведь ночью дело было, особо-то и не разглядишь. А потом ведь они далеко стояли. Хотя если фотографию покажете, может быть, и вспомню.

— Взгляните. — Евдокимов разложил на столе несколько фотографий. — Узнаете кого-нибудь?

С минуту сторож всматривался в фотографии, с которых на него смотрели лица: молодые, старые, слегка насупленные и задорно веселые. В них трудно было разглядеть преступников. Однако Евдокимов знал, что четверо из них сидели за убийство, включая молодого человека двадцати лет с кукольным личиком; еще пятеро угодили за вооруженный грабеж, двое по мелочам — всего-то тиснули кошелек у зазевавшейся старушки, а вот трое осуществили побег из лагеря строго режима и являлись особо опасными преступниками. Так что в разложенной колоде были не самые примерные представители человечества.

С минуту сторож рассматривал лица, а потом уверенно поднял вторую фотографию справа, на которой был запечатлен мужчина немногим за тридцать, круглолицый, с короткой стрижкой и волевым лицом. От глянцевой поверхности так и потягивало недюжинной силой.

— Вот этот самый в замке ковырялся.

— Вы уверены? — спросил Покровский и вдруг поймал себя на том, что слегка разволновался. К чему бы это? Такое с ним случалось всякий раз, когда на него вдруг снисходила неожиданная удача. Преступники были даже ближе, чем он предполагал. Не исключено, что они затаились в ближайшем лесу и их задержание — вопрос каких-нибудь двух-трех часов.

— Уверен, — твердо ответил сторож. — Взгляд у него тяжеловатый, волевой, смотрел на меня, будто могильную плиту примеривал.

— Посмотрите повнимательнее, может, еще кого-нибудь узнаете?

Сторож вновь внимательно всмотрелся в фотографию Петра Журавлева, находившегося в самом центре, а потом, поджав губы, отрицательно покачал головой.

— Больше никого не знаю, — неуверенно проговорил он. — Хотя… Вот этот похож на того, что меня по башке треснул. Правда, здесь он помоложе немного.

Сторож не ошибся и в этот раз — на фотографии был запечатлен Аркадий Денисов, «погоняло» Грач. А фотография и в самом деле была трехлетней давности. Однако сторож справился.

— Все так. Это тоже беглец. У вас очень хорошая память. — Евдокимов собрал фотографии. — Как вы думаете, а почему вас все-таки не убили? Извините меня за откровенность, все-таки вы опасный свидетель.

Сторож потеребил ладонью прореженную макушку, из которой длинными черными пружинами на крупные уши свешивались кудри, и уныло отозвался, пожав плечами:

— А хрен его знает! Сам удивляюсь. Должны были убить… Повезло. Мне моя покойная маманя говорила, что я в рубашке родился. Значит, это тот самый случай и есть.

— Может, и в самом деле повезло, — задумчиво протянул Афанасий.