Но теперь, когда выяснилось, что моя версия правильна, меня вдруг снова взяло сомнение. Ведь здесь, поблизости от расположения нашей армии, многие могли просто случайно узнать Цветкова. Он понимает, чем это может ему грозить. И вряд ли человек, думающий только о своей шкуре, пошел бы на такой риск...

Может, у Цветкова есть еще какие-нибудь соображения, не известные мне?

Что ж, это выяснится скоро, когда я возьму Цветкова.

...Но как мне задержать преступника? Ведь Цветков, конечно же, будет отчаянно сопротивляться: теперь ему нечего терять. Ему, как говорится, сам бог велел рисковать.

А я не могу рисковать. Я не могу вторично провалить дело. Я обязан действовать только наверняка.

...Интересно, как поступил бы в этом случае герой моей юности Антон Львов, следователь для старшего школьного возраста?

О, этот обтяпал бы все в два счета. Прищурив глаза, слегка воспаленные после восьми бессонных ночей, он велел бы одному агенту, переодетому пастухом, поселиться в доме напротив Цветкова, другому, переодетому кузнецом, — в доме справа, а третьему агенту, переодетому гастролирующим тенором, — в доме слева. Четвертого, молодого, неопытного стажера, он оставил бы при себе, чтобы тот задавал наивные вопросы, а старого, опытного сыщика поместил бы в саду, в том самом месте, куда уважающие себя преступники имеют обыкновение в случае опасности прыгать с третьего этажа. При такой постановке дела самому Антону Львову оставалось бы только появиться в последний момент, чтобы спокойно произнести неувядающую фразу: «Игра окончена, Цветков!»

Увы, я так действовать не могу. Во-первых, куда уж нам — школа не та. А во-вторых (это тоже имеет некоторое значение), в моем распоряжении имеется один-единственный лейтенант — лейтенант Кретов, я сам...

Я пошел в райком партии. Первый секретарь внимательно, один за одним, просмотрел все мои документы, в том числе и санкцию Прута на арест Цветкова. Почесал переносицу, вздохнул.

— Все ясно! А людей нет. Просто не знаю, что и придумать. Все в колхозах — хлеб вывозят, скот эвакуируют. Прокурор тоже там. Удивляюсь, как сам-то я на месте оказался... Милиционеры? Есть двое, да их трогать нельзя. Хоть какой-то порядок на станции и на дорогах поддерживают, — секретарь улыбнулся, — милицейскую форму люди все-таки уважают... Так что же нам с вами делать?.. Минутку...

Он потянулся к телефону.

— Папакина!.. Степан Кузьмич, зайди, а!

Минут через пять зашел уже знакомый мне заведующий районо.

Папакин слушал меня спокойно, только головой покачивал.

— Как, Степан Кузьмич, — спросил секретарь, — поедешь в Куземовку? Сам понимаешь, чем дело пахнет. Обращаюсь к тебе как к старому коммунисту.

Папакин развел руками:

— Куда ж деваться... Надо ехать. Машина у тебя, Игорь Иванович, на ходу?

— На ходу-то на ходу, да мне сейчас в Гуляево ехать...

— Тогда утром поездом, — сказал Папакин.

Но я уговорил его сейчас же идти на станцию: вдруг подвернется оказия.

В гостях у директора школы

...Станция. Кирпичный вокзальчик цел. Сидим на лавочке, ждем. Обидней всего, что поезда идут, но почему-то только в обратном направлении...

— Степан Кузьмич! А вы у этого самого Гуськова документы проверяли?

— А то как же. В полном порядке документы. И стаж есть и опыт работы. Об одном только помню, пожалел: отпуск по ранению ему дали всего на три месяца, потому и оформился временно. Так что по всем правилам он меня вокруг пальца обвел.

А вот и попутная оказия — длинный состав порожняка.

К полустанку, где сходить, подъезжаем уже в темноте. Подъезжаем... и проезжаем на полном ходу.

Раздумывать некогда.

— Прыгнем, Степан Кузьмич?

Разводит руками.

— Куда ж деваться...

Прыгаю первым, привычно пружиня ногами. Еще в студенческие годы я учился этому, проходил «практику» на московских трамваях. Ведь следователь должен быть готов ко всему.

Увы, Папакин в следователи не готовился... Впереди меня шумно трещит растущий по откосу кустарник.

Сбегаю вниз. Папакин сидит на земле, охая, стряхивает с пиджака колючки и песок.

— Целы?

— Вроде цел.

Но когда встает, оказывается: растянул ногу. Эх, Степан Кузьмич...

Медленно шагаем к Куземовке. Пропускаю Папакина вперед. Он идет, прихрамывая, аккуратно ставя бочком больную ногу.

Задумчиво гляжу на него. Еще один человек, которого я никогда не забуду.

Я много читал о коммунистах. Железная воля, кристальная честность, каменное упорство. После этих могучих слов члены партии, которых я встречал, казались какими-то слишком уж обыкновенными.

Да и сейчас идет рядом со мной обыкновенный человек, пожилой, грузный, флегматичный. И работа у него какая-то флегматичная: сидит в кабинете, толкует с посетителями, созывает заседания, складывает бумаги в железный ящик. Жена и дочка в Андижане...

А понадобилось — и едет задерживать преступника, хоть и годы не те, и дело это вовсе не его, и под пулю лезть не обязан. Понадобилось — и прыгает на ходу с поезда, может, впервые в жизни.

Зачем он все это делает? Не по приказу, не для карьеры — просто много лет назад человек этот, вступив в партию, добровольно взял на себя ответственность за все хорошее и все плохое на земле. За то, чтобы не было плохого...

Вот и Куземовка. Чуть на отшибе кирпичное здание новой школы. По словам Папакина, директор ее Амосов живет с семьей при школе, в каменной пристройке. Прежний завуч, холостяк, жил там же. Теперь он в армии. Скорей всего, его комнату и занял Цветков.

У директора еще не спят: сквозь ставни чуть пробивается слабый свет.

Посоветовавшись, решаем поступить так.

Папакин зайдет в дом один. Если встретит Цветкова, останется в доме до утра, объяснив свой приезд простым желанием лично ознакомиться со школьными делами. А на рассвете впустит меня в дом, и мы арестуем преступника, застав его врасплох.

Если же Цветкова дома нет, Папакин сразу же скажет, что приехал с представителем воинской части по заготовкам фуража, и позовет меня...

Цветкова дома нет. Спустя несколько минут вслед за Папакиным я прохожу в большую освещенную комнату, представляюсь хозяевам. Амосов, высоченный сухопарый мужчина, здороваясь, смешно выпячивает куриную грудь. Жена его, учительница, протягивает мне руку неловко, с деревенской застенчивостью.

Кажется, оба рады гостям.

Оглядываю квартиру. Чистота и прочный уют, который создается годами.

Пока хозяева хлопочут об ужине, Папакин вполголоса рассказывает обо всем, что успел узнать.

Действительно, Цветков живет здесь же. Но два дня назад он уехал куда-то за вещами. Его ждали вчера вечером и сегодня. Приехать он может каждую минуту: ведь поезда ходят