— Чтоб вы поскорее пришли к ней.

— К ней?

— Да. Она будет ожидать вас до четырех часов… Потом у нее важное свидание…

— С парикмахером, поди… Это все?

— Нет… Был еще звонок, но это уже, вероятно, трепотня. Полчаса назад телефонистка услышала на проводе чей-то голос, женский или мужской, она не разобрала странный голос, может быть, даже детский. Кто бы это ни был, но человек этот задыхался то ли от спешки, то ли от волнения и быстро произнес: «Скажите комиссару Мегрэ, чтобы он поторапливался…»

— Телефонистка не успела ничего спросить. Трубку повесили. На этот раз, поскольку дело идет не о письме, я подумал… Мегрэ чуть было не ответил: «Чего тут думать…» Комиссар уже не пытался задавать себе вопросы. Он уже не ломал себе голову, пытаясь отгадать загадку. Но это не помешало ему взволноваться.

— Спасибо, сынок. Я как раз снова иду на улицу Мариньи. Если будет что-нибудь новенькое, можешь звонить туда.

Отпечатки пальцев на обоих письмах ничего не дали. Вот уже много лет как компрометирующие следы стали крайне редки. О них столько говорилось в газетах, в романах, по телевидению, что даже самые тупые злоумышленники стали принимать меры предосторожности.

Он снова прошел мимо швейцарской, и бывший инспектор с улицы Соссэ приветствовал его с почтительной фамильярностью. В подворотню въехал «роллс-ройс». Кроме шофера, в машине никого не было. Мегрэ поднялся на второй этаж, позвонил:

— Здравствуйте, Фердинанд…

Не стал ли он уже до некоторой степени своим человеком в ломе?

— Я вас провожу к мадам…

Фердинанд был предупрежден. Она все предусмотрела. Отдав шляпу, как в ресторане, он впервые прошел через огромный салон, который вполне мог бы сойти и за приемную в министерстве. Нигде не видно было ни одной личной вещи, ни брошенного шарфа, ни портсигара, ни открытой книги. В пепельницах ни одного окурка. Три высоких окна выходили в пустынный двор, залитый солнцем. Теперь там уже не мыли машину.

Коридор. Поворот. Дом, видимо, состоял из главного корпуса и двух боковых крыльев, как в старых замках. Красная плюшевая дорожка на мраморном плиточном полу. И здесь все те же высокие потолки, под которыми кажешься себе ниже ростом.

Фердинанд тихонько постучал в двустворчатую дверь, не дожидаясь ответа, открыл ее и произнес:

— Комиссар Мегрэ…

Он очутился в будуаре, где никого не оказалось, но тут же из соседней комнаты к нему вышла с протянутой рукой мадам Парандон.

— Мне очень неловко, мосье комиссар, что я вам звонила, вернее, звонила одному из ваших служащих.

Здесь все было голубым, штофные обои на стенах, обивка на креслах в стиле Людовика XV, мягкая ткань, покрывавшая пол, даже китайский ковер с желтыми рисунками на голубом фоне.

Случайно или намеренно, но в два часа дня она была еще в пеньюаре, тоже голубом, с бирюзовым оттенком.

— Простите, что принимаю вас в своей норе, так я называю эту комнату, но это единственное место, где нас не будут без конца беспокоить.

Дверь, из которой она вышла, была приоткрыта, и был виден туалет, тоже в стиле Людовика XV, из чего следовал вывод, что там была спальня.

— Прошу вас, садитесь…

Она указала рукой на кресло, такое хрупкое, что комиссар опустился в него с осторожностью и сидел, боясь пошевелиться.

— И обязательно закурите вашу трубку…

Даже если у него не было желания! Она хотела видеть его таким, как на фото в газетах. Фотографы тоже никогда не забывали напомнить ему:

— А ваша трубка, мосье комиссар…

Будто он сосал ее с утра до вечера! А если ему хотелось на этот раз выкурить сигарету? Или сигару? Или вовсе не курить?

Ему не нравилось кресло, в которое пришлось сесть. Того и гляди треснет. Не нравился и этот голубой будуар, эта женщина в голубом, которая бросала ему двусмысленные улыбки.

Сама она уселась в удобное глубокое кресло и закурила сигарету. Зажигалка была из золота, такие он видел на витрине у Картье. И портсигар был золотым. В этих комнатах много предметов было из золота:

— Я немного ревную, мосье комиссар, что вы занялись этой маленькой Ваг раньше, чем уделили внимание мне. Сегодня утром…

— Я не осмелился беспокоить вас так рано… - Уж не собирался ли он стать светским человеком? Комиссар сам на себя досадовал за свой неожиданный галантный тон.

— Вам, конечно, уже успели доложить, что я встаю поздно и не выхожу из своих комнат до полудня… В общем, это так, но и не так. У меня очень обширная деятельность, мосье Мегрэ, и в действительности я начинаю день довольно рано. Прежде всего, на мне лежит руководство всем домом, а он у нас большой. Если я сама не буду звонить поставщикам, не знаю, что мы будем есть и какие счета получим в конце месяца… Мадам Вокен прекрасная кухарка, но она до сих пор боится телефона и сразу начинает заикаться… Много времени отнимают дети… Хоть они и выросли, все равно приходится заниматься их одеждой, следить за тем, что они делают… Если бы не я, Гюс ходил бы круглый год в тиковых брюках, джемпере и теннисных туфлях… Это еще что!.. Я уже не говорю о делах, которым себя посвящаю… Другие довольствуются тем, что посылают чек и присутствуют на благотворительном коктейле, но когда дело доходит до работы, там где надо приложить руки — не к кому обратиться…

Мегрэ ожидал, терпеливый, вежливый, такой терпеливый и такой вежливый, что сам удивлялся.

— Я представляю, мосье Мегрэ, что у вас тоже хлопотливая жизнь, ведь вы тоже…

— Но я, мадам, только чиновник…

Она засмеялась, обнажив при этом все зубы и кончик розового языка. Мегрэ поразился, до чего он был острым, этот кончик. Ее светлые волосы отливали медью, а глаза казались зелеными, но скорее были мутно-серыми.

Сколько ей было? Сорок? Немногим больше? Немногим меньше? Сорок пять? Определить было невозможно, настолько ощущалась работа института красоты.

— Нужно будет повторить вашу фразу Жаклине. Это жена министра внутренних дел, одна из моих лучших подруг…

Так-так! Серьезное предупреждение! Она его предупреждает! Пошла сразу с козыря!

— Внешне я кажусь веселой… Я постоянно шучу… Но, верьте мне, это только видимость… В действительности, мосье Мегрэ, я очень обеспокоена тем, что происходит, более чем обеспокоена… А как вы находите моего мужа? — спросила она вдруг, ни с того ни с сего.

— Очень симпатичный…

— Да… Так все говорят… Я имею в виду…

— Он очень умен, удивительно умен и…

Ей не терпелось. Она поняла, к чему он клонит, и не дала договорить. Мегрэ поглядел на ее руки и увидел, что они были гораздо старше, чем лицо.

— Я нахожу его также очень восприимчивым… А еще…

— Будь вы откровенны до конца, вы бы сказали — чрезмерно чувствительным.