— Вот именно, морпех. Комендант — мужик беспокойный, кресло под ним ежедневно шатается: кто знает, что ему в голову взбредет. А если осядем в городе, то хотя бы глаза ему мозолить не будем.

— Город — это Чернобыль?

— Чернобыль-4. На картах его не найдешь, а в документах пишут: «Реабилитационный центр для временно перемещенных лиц».

— Ага. Реабилитация небось так и прет из всех щелей.

— Конечно. — Ксанта ухватила Кузнеца под руку и потащила за собой. За баррикадой из бетонных блоков наезженный проселок тянулся к полуразрушенным домикам Чернобыля-4. — Вообще смех с этими перемещенными лицами. Каждый второй в городе имеет справку, в которой сказано, что он беженец из какой-нибудь деревни под Припятью. Село Погорелово, улица Чистой Правды, дом 158 бис. Поселение такое, может, на самом деле существовало, улица уже под сомнением, лучше не проверять, а дом — натурально небоскреб: человек триста было прописано. И у каждого бумага, что он исправно трудится в городке каким-нибудь младшим помощником старшего истопника или мойщиком посуды в офицерском баре. Хотя народу тут живет раз в десять больше, чем имеется рабочих мест.

«Тойоту» биоцентра Ксанта с Денисом оставили у комендатуры, здраво рассудив, что не слишком разумно дразнить вояк и светить приметную, как новогодняя елка, машину. Первый же патруль остановит, чтобы проверить документы, и, даже удостоверившись, что бумаги в порядке, обязательно доложит по инстанциям. Лучше уж пешочком, пара километров не крюк, зато не так вызывающе: мало ли праздного народу по улицам шатается. До комендантского часа еще куча времени.

И кстати, пропуск на въезд полковник Мортенсен им так и не подписал. Парадокс: на территории «тридцатки» они находятся совершенно легально, а вот въехали в нее без разрешения. Попадется ретивый офицер, начнет выяснять, в чем дело… Лучше не привлекать ненужного внимания.

Городок был даже и не городом вовсе, а обычным станционным поселком, брошенным еще в восемьдесят шестом. Когда жесткий контроль вокруг ЧАЭС немного ослаб, в него вернулась часть жителей, пресловутые возвращенцы, которым нечего было терять, кроме родной земли. Занимали пустующие дома, разбивали огороды на подозрительной в отношении радиационной опасности территории, собирали в загрязненных районах грибы и ягоды, ловили рыбу в фонящих прудах. А после Второго взрыва никого из них не нашли. Впрочем, тогда было не до возвращенцев, люди пропадали бесследно и гибли целыми ротами.

Поселок оказался немаленьким, больше чем в сотню домов, однако выстроен был совершенно бестолково. Сначала здания, видимо, кучковались вокруг полустанка, потом, когда население выросло, потянулись вдоль бетонки и двух проселков, изгибавшихся так причудливо, что найти нужный адрес наверняка было не так-то просто. Волна Второго взрыва разрушила несколько кирпичных пятиэтажек с северной стороны; позже жители растащили их на стройматериалы. Многочисленные самодельные и нелегальные пристройки, ангары и склады еще больше запутали географию Чернобыля-4; впору было выпускать подробные карты города и продавать сталкерам, делая на этом неплохой гешефт.

Денис оторопело глазел по сторонам, Ксанте то и дело приходилось его подгонять. Пейзажи порой действительно были совершенно сюрреалистическими. Где еще увидишь полностью разрушенный квартал с брошенными зданиями и единственным новеньким двухэтажным домом из кирпича? Над ржавыми створками ворот болтается покосившаяся вывеска «Рабочая одежда». Ага, так мы и поверили, что такую домину отгрохали ради жалкого магазина, да еще обнесли глухим железным забором с массивными воротами. На заборе было криво написано мелом: «SHTI». И все, больше ни одной надписи на огромной серой поверхности. В Киеве такая чудесная площадка для самовыражения давно была бы исписана граффити из баллончиков вдоль и поперек, а тут на тебе: SHTI, и все дела. А через сотню шагов — заколоченные витрины магазина в капитальном некогда здании, от которого остался только первый этаж и гнилые зубья осыпавшихся стен второго. Новые хозяева выкорчевали балки перекрытий и подперли прогнувшийся навес досками. Здесь когда-то были балконы второго этажа, а теперь, похоже, располагались огневые точки.

— И что, — ошеломленно проговорил Денис, — здесь действительно живут люди?

— Скорее работают, — серьезно сказала Ксанта. — В Чернобыле-4 что ни дом — либо бордель, либо кабак, либо магазин никому не нужных товаров с полупустыми прилавками. Но при этом все, кому надо, знают, что старый универмаг «Военторг» — это прикрытие для скупщиков хабара, а, скажем, «Юридическая консультация» — сталкерская аптека. Хотя в общем-то и то и другое лишь охмурялово для новичков, которые еще не успели вступить в клан или не обзавелись полезными контактами. Даже военные про это знают, но почему не ликвидируют — это уже совсем другая история.

— А «Рабочая одежда» типа толкает армейское барахло? Защитные костюмы, броники и трусы цвета хаки?

— Если бы все было так просто… — хмыкнула Ксанта. — Нет, там харчевня какого-то клана. Точно не могу сказать, но «Военторг» вон тоже не оружием торгует, скорее наоборот. Не ищи скрытого смысла в вывесках, они для своих, чужой так сразу не разберет и сразу спалится. На это, собственно, и расчет.

— А мы — куда? В какой-нибудь «Детский мир»?

— Почти. В бар.

— О! — восхитился Кузнец. — Самое подходящее место. Надеюсь, хотя бы там все как в кино про сталкеров: кабак системы салун, бармен, голые девочки у шеста и неизменные мордобития строго по расписанию. И название сказочное, что-нибудь типа «Тысячу рентген тебе в…».

Ксанта усмехнулась:

— Всё увидишь. И девочек голых увидишь, и тысячу рентген в…

Зачем портить человеку кайф? Сам пусть смотрит. У кабаков в Чернобыле-4 названия веселые, факт. Неизвестно, какой умник запустил дурацкую моду, чтобы заведения у самой Зоны непременно назывались по названиям блюд русской или украинской кухни. Причем обязательно в англоязычной транскрипции, чтобы бродяги любой национальности ломали себе язык о колено. Пойди произнеси «Боржч» или тот же легендарный «Свъе Колник»; «Шти» на этом фоне выглядели просто чудом простоты. «Счоурма» и «Харстчо» вот не прижились: хозяин первого заведения разорился и вернулся в Мариуполь, а второе сгорело во время очередной пьяной потасовки. Впрочем, эти названия хотя бы были короткие, попадались и посложнее — скажем, «Профитроль-бутерброть». Один венгр тоже замутил кабак, долго размышлял, как окрестить, в итоге додумался до «Рассольника». Но латинскую транскрипцию такую подобрал, какая Кириллу с Мефодием и в страшном сне не приснилась бы. А чего им, венграм? У них такие города есть — закачаешься: Секешфехервар или Шатораль-яуйхей, и ничего, живут. Бродяги-славяне, когда устали язык коверкать, прозвали кабак «Разок с хреном». Это когда трезвые. Если же сталкер вернулся из-за Периметра с хабаром и уже начал отмечать, версии названия выходили и вовсе нецензурные.

В кабаке том не подавали ничего похожего на название, только градус имелся в изобилии, и чем крепче, тем шире ассортимент. А насчет пожрать — только многочисленные вариации на тему тушенки с военных складов плюс галеты. Временами ржавая селедка (то есть, пардон, благородные анчоусы) и консервированный компот неизвестного происхождения — обычно где-то через неделю после того, как натовские тыловики заканчивали списывать просроченное продовольствие.