Особенно невзлюбили атамана два друга – тобольский сын боярский и драгунский капитан Степан Поляков, а также казачий десятник Костка Иванов.

– Порешили уйти мы от Хабарова! – сообщили они Онуфрию, желая сманить его на свою сторону. – Не будет с ним более толку никакого! Всё под себя подбирает, а чем мы его хуже? И ты иди с нами, если не трусишь!

– Я-то не трушу! – нисколько не колебался Степанов. – Однако супротив атамана своего не пойду, дело это воровское и злодейское! Вас я не выдам, но боле ко мне не подходите!

Через неделю две дощанки с сотней казаков тайно покинули место стоянки и отправились вниз по Амуру.

– Что делать будем, братцы? – сурово сдвинул брови Хабаров на казачьем круге. – Дале пойдём али накажем бунтовщиков?

– Нельзя оставлять за спиной люд гулящий! – бросил шапку оземь Онуфрий. – Они запросто порушат то, что мы с великими трудами возводили!

Он прекрасно знал мятежников, и его опасения полностью подтвердились. Возвращаясь вниз по Амуру, казаки увидели несколько разорённых и дотла сожжённых селений.

– Во, как они несут службу государеву! – сетовал Хабаров. – Теперь не ясак, а стрелы да копья понесут нам дючеры и гольды!

Найдя беглецов в сотне вёрст ниже по течению, он приказал пороть их батогами, а зачинщиков заковал в кандалы. Десять дезертиров умерли, не выдержав нещадного битья палками.

«Больно круто загнул Ерофей! – подумал Степанов, смотря на мёртвые тела своих недавних товарищей. – Поляков дюже грамотен, чтоб кляузы писать! Как пить дать, пошлёт начальству донос на атамана!»

Он ещё не знал, что из Москвы уже ехал боярский сын Дмитрий Зиновьев, везя казакам жалованье и наградной медальон их вожаку… Донос мятежников застал его в пути, и по прибытии в Даурию служилый человек немедленно начал следствие.

– Говорят, ты часть ясака утаивал! – сказал он на допросе, пристально глядя на Хабарова. – А ещё с нехристями в сговор вступал, против государевой службы направленный!

– Дурное говорят! – отвечал тот, не моргнув глазом. – Напраслину возводят Стёпка Поляков да Костка Иванов, что мятеж подняли! Я весь ясак передавал, до единой шкурки! А с князьями даурскими да дючерскими толковал, чтобы они мирно власть российского царя приняли! Иначе они к богдойцам переметнутся, и не быть тогда добру!

Так и не придя ни к чему определённому, Зиновьев на всякий случай заковал даурского атамана в кандалы и повёз в столицу.

– И ты со мной поедешь! – приказал он Степанову, не скрывавшему своего удивления. – Доложишь высокому начальству, как вы несли службу государеву!

Бывалый казак ехал в столицу, как на Голгофу. Он прекрасно понимал, что с лёгкостью может разделить там судьбу опального атамана. Однако всё произошло совсем не так, как ему думалось.

В Приказе тайных дел донос «гулящих людей» Полякова и Иванова сочли делом вздорным, и с Хабарова полностью сняли все обвинения. За день до отъезда домой Степанова внезапно вызвали к «государеву инквизитору».

– Садись, Онуфрий Степанович! – указал Зиновьев гостю на лавку напротив себя, протягивая какую-то бумагу. – Ведаю я, чей ты сын, потому с собой в Москву взял. Светлая память батюшке твоему, хорошо я его знал. Получаешь ты новое назначение от самого царя. Грамоте обучен, сам и читай!

Дрогнувшими от волнения руками казак взял документ, ровные строчки которого вдруг запрыгали у него перед глазами.

«Сим назначается Онуфрий Степанов, – прочитал он, – государевым приказным человеком новой Даурской земли…»

Аккуратно свернув грамоту, бастард положил её на стол перед государственным инспектором.

– Это что же, я таперича вместо Ерофея Палыча? – взволнованно спросил он, взъерошив густые волосы. – А как же он, атаман мой?

– Всё будет хорошо у твоего атамана! – раздражённо заметил Зиновьев. – Нет чтобы поблагодарить за хлопоты, всё в благородство играешь… Снят с Хабарова навет! Возведён он государем Алексеем Михайловичем в дети боярские за прежние заслуги и направлен управляющим Усть-Кутским уездом!

Отвесив поклон своему благодетелю, Степанов снова присел на заскрипевшую под ним лавку.

– А теперь слушай мой завет! – на прощание сказал ему инспектор. – Войной местных не разорять и не грабить, не крестить их против силы! Ясак собирать с ласкою и приветом, а не жесточью! Смотри, Онуфрий, перед самим царём ответ держать будешь, если что не так!

В последнее время в Москве было шумно и неспокойно. Ходили слухи об измене ляхам бояр и служивых людей, о новом повторении Великой Смуты.

Волнения начались после того, как всё вокруг было наводнено новенькими полтинниками, алтынниками, грошевиками и копейками из обычной меди. Однако все они были такой же величины и формы, как серебряные деньги, отличаясь лишь цветом.

– Это что же такое? – удивлённо спрашивал стрелец, получив жалованье «новоделами». – Куда же я с ними пойду?

– А куда хошь! – глубокомысленно отвечал ему полковой казначей. – Ты пойми, дурья башка, они таперича столько же стоят, сколько и звонкое серебро!

Поначалу так оно и было, потому медные монеты принимались и ходили наравне со своими товарками из драгоценного металла. Однако потом «красных» денег по непонятной причине становилось всё больше и больше…

– А ну-ка, разберись! – дал царь поручение Даниле Полянскому, дьяку Приказа тайных дел. – Откуда это у нас меди боле, чем её монетные дворы бьют!

Начался сыск, и вскрылось большое количество деяний воровских и злодейских. Оказалось, что многие мастера денежных дворов всеми правдами и неправдами за немалую мзду передавали лихим людям подлинные чеканы.

Не удержался от соблазна невиданно разбогатеть и Серафим Негожий, московский минцмейстер. Посватался он недавно к Марье, дочери купца Лыкова.

– На чужой каравай рта не разевай! – вытолкал его взашей краснорожий купчина. – Когда будет у тебя дом в предместье, да в нём куча добра всякого, тогда и приходи! А коли ты честный, то с этого воды не испить!

Машка-зазноба так засела в сердце у мастера, что он совсем голову потерял. С горя Серафим запил, выбрасывая на ветер всё своё и без того небольшое жалованье. Как раз в этот момент и подкатил к нему Митька-лиходей, что раньше фальшивую деньгу бил.

– Продай мне испорченный чекан! – предложил он, поблёскивая глазами. – Я за него тебе триста рублей серебром дам! Человеком станешь, все бабы твои будут!

Бес попутал влюблённого минцмейстера, и он ударил по рукам с Митькой. Вечером следующего дня, опасливо озираясь по сторонам, он передал прохиндею что-то тяжёлое, завернутое в чистую холстину. Заглянув под неё, тот бросил на стол перед Серафимом увесистый кошель.

– Смотри у меня! – погрозил Митька кулаком мастеру. – Если что – я тебя не видел, а ты меня не видел!