—Вы мне бросьте это крючкотворство!— Чаплин ударил кулаком по столу.— Городская тюрьма переполнена, пленные и подозрительные лица прибывают с каждым часом, а вы тут будете буквоедство разводить? Необходимо немедленно учредить военные трибуналы для оперативного решения большевистского вопроса!

—Вы еще чрезвычайку предложите создать,— сварливо ответил Гуковский.— Не можем мы казнить людей за сам факт состояния в политической партии, как вы не понимаете? Только за конкретные преступления, доказанные в установленном порядке. И даже вступление в РКП(б) еще ни о чем не свидетельствует. Я давеча беседовал с женщиной, которая записалась в большевики, потому что по городу прошел слух, будто партийным увеличат выдачу хлеба и ситца.

—Все они — изменники и предатели Отечества!— Чаплин брызгал слюной.— Расстреливать либо отправлять на каторгу надо прямо по партийным спискам!

—А где вы намерены взять эти партийные списки?— Гуковский приподнял бровь.— Может быть, в ЦК РКП(б) запрос отправим? Потому что, знаете ли, каждый крестьянин покажет на соседа, что тот является большевиком, потому только, что между семьями существует давний спор из-за полоски земли или конского приплода.

—Нам требуется действенное решение вопросов, а не эта либеральная демагогия!

—В самом деле? А почему же вы тогда препятствуете действенному решения вопроса в случае с поручиком фон Дрейром? Это ведь вы наняли ему адвоката.

Максим попытался припомнить, о ком речь. Тот корабль, который красные затопили возле Мудьюга, пытаясь перекрыть союзникам проход… кажется, им командовал некто фон Дрейер. Максим еще удивился, почему человек аристократического, судя по фамилии, происхождения воевал на стороне большевиков.

—Да при чем тут это?— Чаплин подобрался.— Я же говорю про большевиков, а не про обманутых ими русских офицеров! Фон Дрейер ложно понял свой долг и подчинился преступному приказу. Он должен понести ответственность, его следует разжаловать, возможно, в низшие чины! Но нужно разбирательство, вероятно, он принял союзные корабли за немецкие и поэтому допустил ошибку.

—Ошибку? А я так понял, что если бы фон Дрейер точнее рассчитал место затопления ледокола, союзники не смогли бы высадиться в Архангельске, и тогда мы с вами тут бы не сидели. А про отношение к большевизму он показал на допросе…

—Вы не имели права допрашивать его без адвоката!

Гуковский закатил глаза:

—Вот видите, как только речь заходит о людях вашего круга, вы сразу вспоминаете про права, адвокатов и прочую, как вы изволили выразиться, «либеральную демагогию». А не в том ли дело, что фон Дрейер — ваш двоюродный брат?

Ясно-понятно, подход «вы не понимаете, это другое» намного старше, чем соответствующий мем…

—Вы сейчас пытаетесь меня оскорбить,— сказал Чаплин неестественно спокойно.— Ваше счастье, что вы — калека… Я говорю про суровость в борьбе с большевиками именно потому, что из-за них наши офицеры попадают в такое положение.

В комнату вошел Чайковский со стаканом чая в руке. Чаплин воззвал к нему:

—Господин Чайковский, верните в чувство вашего сотрудника! Объясните, что в борьбе с большевизмом необходимы самые решительные меры!

Чайковский поболтал ложечкой в стакане, посмотрел в окно и раздумчиво произнес:

—Знаете, в чем парадокс нашего положения, товарищи? Те, с которыми мы боремся, тоже люди, не злодеи. Исторические условия поставили их в это положение. Положение ненормальное. Хорошо, пусть борьба будет направлена на эти условия, а значит, придется бороться и с лицами. Но не думайте, что нужно этих лиц ненавидеть. Давайте не уподобляться Марату, который рисовал аристократов подлинными вампирами. Нет, это люди, в которых нашло опору зло, но в них есть и много добра. Они любят, жалеют, они умеют умирать за свои идеи, как и мы за свою. И не думайте также, что вы и ваши идеи были осуществлением добродетели. Вы тоже люди. Боритесь за свою идею, но не осмеливайтесь забывать человека в вашем враге.

Закончив речь, Чайковский благостно улыбнулся и огляделся, будто бы ожидая аплодисментов. Чаплин сжал кулаки.

—Как случилось, что это я привел к власти таких никчемных людей?— пробормотал он себе под нос, развернулся на сто восемьдесят градусов и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Максим тупо уставился в окно. Оттуда открывался вид на длинную прямую улицу, заканчивающуюся серым пустырем у границы города. Полудохлая кляча тащила перегруженную, вязнущую в грязи повозку. День едва перевалил за середину, а казалось, будто с утра прошло двое суток, не меньше.

—А вы, товарищ Ростиславцев, завтра отправляетесь в городскую тюрьму,— невозмутимо распорядился Гуковский.— Что вы так на меня смотрите? Я имею в виду, в качестве инспектора. Тюрьма в двух кварталах отсюда, на улице Свободы. Увидите цирк, а сразу за ним серое здание. Надеюсь, не перепутаете.

Максим понемногу начал привыкать к специфическому чувству юмора нового начальника. Шутил Гуковский неизменно с самым невозмутимым, скучным даже выражением лица.

—В чем моя задача?

—Жалобы идут, что арестованных держать негде. А ведь это губернская пересыльная тюрьма на три сотни мест. Полагаю, похватали вчера всех, кто под руку подвернулся. Выясните, предъявляют ли арестованным обвинения. Согласно закону это должно происходить в течение суток. Подготовьте список тех, кого задержали без оснований. А я пока займусь организацией штата общественных защитников. И еще, проверьте условия содержания заключенных и законность следственных процедур.

—По каким законам проверить законность?

—Отличный вопрос, весьма своевременный,— Гуковский уже раскладывал по столу перед собой какие-то папки.— По-хорошему вас бы надо отправить на курс уголовно-процессуального права. Месяцев на шесть, а лучше на год. Жаль, арестованные столько ждать не смогут. Остается надеяться, что как только вы увидите незаконные методы ведения следствия, то тут же узнаете их. Вопрос в том, сможете ли вы их пресечь.

Август 1918 года

Здание Архангельской тюрьмы

—Наследие проклятого большевистского режима,— в сотый, наверное, раз повторил комендант тюрьмы.

Максим уже не знал, от чего его тошнило сильнее: от пропитавшего здание запаха экскрементов — или от коменданта. При большевиках начальником тюрьмы служил латыш, переехавший теперь из обитого сосновыми панелями кабинета в одну из камер. Назначенный на его место надзиратель главное правило управленца знал и все проблемы сваливал на предшественника. Даже те, которые, очевидно, возникли только что.

Хотя всех, кого большевики арестовали по политическим мотивам, вчера выпустили, тюрьма была переполнена. В рассчитанных на дюжину заключенных камерах теснились по два десятка человек — а ведь англичане еще не подвезли пленных красноармейцев, взятых в бою за Мудьюг. Многие явно нуждались в медицинской помощи — при аресте с большевиками и их пособниками никто особо не церемонился. Некоторые бросались к инспектору, норовили схватить за пуговицу и сбивчиво объясняли, что работали на большевиков не по своей воле, их заставили, а потом, семью-то кормить надо, а сами они целиком на стороне Государя Императора, или Учредительного собрания, или за кого теперь новая власть, они еще не разобрались, но уже всей душой поддерживают…