-  Ну, Михал Васильич, тогда придется потерпеть, - сказал я, вонзая хирургическую иглу в край кожи.

Водопьянов только скрипнул зубами, но промолчал. Наконец я наложил последний шов и, облегченно вздохнув, принялся сооружать повязку, известную под названием "шапка Гиппократа".

-  Ну вот и конец вашим мучениям, Михал Васильевич, - сказал я, вытирая лоб, намокший от усердия и жары. - Теперь надо денек-другой полежать, и тогда все будет в порядке.

-  Добро, - сказал, соглашаясь, Водопьянов, - так уж и быть - полежу. Но тебе, кровь из носа, надо лететь завтра на станцию. Тебя там уже, наверное, заждались.

Тем временем начальник шмидтовского аэродрома лихорадочно опрашивал все ближайшие авиапорты, где есть больница, прося согласия на прилет Титлова с раненым.

-  Что будем делать, Михал Алексеевич? Певек закрыт по погоде. Бухта Провидения не принимает - пурга. И в Анадыре пурга. Остается только Сеймчан. Но до него топать больше тысячи километров. Да и, сказать честно, я не очень уверен, что они дадут добро. Как-никак лагерная зона. Но все же попытаюсь добиться их согласия. Ведь Сеймчан - единственный выход.

На удивление быстро Сеймчан дал добро, и Титлов распорядился готовить машину к вылету.

-  Как думаешь, Гена, - обратился он к штурману, - сколько нам времени потребуется, чтобы добраться до Сеймчана?

-  Если ветер будет попутным, то часа за четыре, - сказал Федотов, прикидывая по карте маршрут предстоящего полета.

Самолет долго пробивался сквозь клубящуюся муть насыщенных влагой облаков и наконец вырвался на голубой простор, подсвеченный начинающим тускнеть солнцем. Под нами простиралась мохнатая серая пелена, похожая на сероватую вату, скрывшая заснеженные конуса сопок, застывшие извивы рек. Самолет шел на автопилоте. Мерно гудели моторы.

Я занял место рядом с Коровиным, время от времени приоткрывая меховое одеяло, в которое он был закутан с головой. Николай спал после укола морфия. Дыхание стало ровным, глубоким. На бледном, осунувшемся лице красноватой полоской выделялись тонкие искусанные губы.

Промерзнув в неотапливаемом салоне, я протиснулся в пилотскую и устроился на маленькой скамеечке между креслами летчиков.

-  Как там дела у Коровина, доктор? - спросил Титлов, сдвигая со лба шлемофон.

-  Пока вроде бы нормально. Спит. А что же там произошло с Осиповым, Михал Алексеевич? Я ведь до сих пор толком ничего и не знаю.

-  Мы уже подлетали к станции, когда радист передал сообщение, что полосу только что сломало. Целым остался кусок метров в пятьсот. Я прикинул и решил, что этого нам за глаза хватит, и, сделав круг, пошел на посадку. Осиповский Си-47 стоял по другую сторону трещины. Мы быстро разгрузились, светлого времени оставалось в обрез, и пошли на взлет. А минут через двадцать Челышев крикнул мне из радиорубки: "Алексеич, возвращаемся обратно: Осипов разбился". Я развернул машину на 180° и по газам на станцию. Сели нормально. Я выскочил из машины и бегом к осиповскому самолету, черневшему среди торосов. Первым на пути я встретил Водопьянова. Он медленно брел, держась за голову. Между пальцами стекали струйки крови. Я кинулся к нему. Спрашиваю, Михал Васильевич, живой? Ну слава Богу!

А он и отвечает: чего со мной сделается, не впервой падать. Шишка к шишке - деньги к деньгам.

Я проводил Водопьянова до палатки, и там Сомов рассказал мне, что приключилось с самолетом Осипова. Видимо, полосы не хватило и Борис Семенович вынужден был круто набирать высоту. Вот машина и сорвалась. Накренилась и, скользнув на крыло, стала падать. Царапнув консолью левой плоскости верхушку высокого тороса, машина зацепила левым колесом за глыбу льда и стойку шасси срезало как ножом. Самолет, словно мяч, взмыл вверх на десяток метров. Его развернуло вправо, и он, ударившись второй стойкой о торосы, снова подскочили вверх и рухнул метрах в восьмидесяти от аэродрома.

Все буквально оцепенели от ужаса. Первым пришел в себя Курко и бегом кинулся к месту падения самолета. Следом за ним, задыхаясь от волнения, бросились остальные. При бледном свете сумерек все увидели, как из верхнего аварийного люка вылез человек, прошел по фюзеляжу к хвосту, вернулся обратно и снова исчез в люке. Это был второй пилот Юра Орлов (впоследствии он так и не мог вспомнить этого эпизода).

Затем в дверцу кабины протиснулся Водопьянов без шапки, держась за голову. Откуда-то возникла высокая фигура Осипова. Подошел, засыпанный с головы до ног снегом, Валентин Аккуратов. Тем временем бортрадист Богаткин и бортмеханик Зобнев открыли грузовую дверь, вытащили бортмеханика Колю Коровина и осторожно уложили на спальный мешок, расстеленный на снегу.

Слушая рассказ Титлова, я вдруг с поразительной четкостью представил себе всю эту картину. Какой ужас! Только что зимовщики радостно пожимали летчикам руки, желая им мягкой посадки. И вдруг, одно мгновение, грохот удара и... тишина. Страшная тишина смерти.

-  Командир, - прервал рассказ Титлова штурман, - до Сеймчана осталось километров триста. Пора снижаться.

Самолет долго пробивал облачность, и наконец на высоте 600 метров сквозь поредевшие облака открылась безрадостная картина заснеженной тайги, застывшей в морозных объятиях. Проплыла под крылом белая лента Оймолона.

-  Смотрите - поселок, да еще какой огромный, - сказал Федотов, показывая пальцем на видневшиеся длинные шеренги одноэтажных зданий. - Вроде бы такого на карте и нет.

-  Какой это к черту поселок, - процедил сквозь зубы Титлов. - Это же концлагерь. Видишь, вокруг колючка в три ряда, а по углам сторожевые вышки.

Это действительно был концлагерь, укрытый тайгой от посторонних глаз. И не один. Не прошло и десятка минут, как снова показались прямоугольники бараков. И снова колючая проволока и похожие на скелеты сторожевые вышки. За ним еще один, второй.

-  Мама родная, - прошептал Челышев, - да сколько же здесь народу мается. - Он оглянулся, словно опасаясь, не услышал ли кто посторонний эту крамолу.

Наконец, в морозной дымке просверкнули огоньки Сеймчана. Самолет мягко приземлился на укатанную посадочную полосу и покатил к аэродромному домику. Не успели затихнуть двигатели, как у борта лихо остановились сани-розвальни, запряженные парой покрытых инеем лошадей. За ними вторые. С них соскочили двое в белых полушубках, перетянутых офицерскими ремнями, и подбежали к дверце, на ходу придерживая кобуры с наганами.

-  Кто командир машины? - зычно крикнул мужчина с капитанскими погонами.

-  Командир самолета Титлов, - представился Михаил Алексеевич.

-  Где там ваш раненый? Быстренько разгружайтесь, - скомандовал капитан и вдруг, понизив голос, добавил: - Оружие взять с собой. Имеется информация, что зеки готовят