— Вы близки с братом и сестрой?

— Более или менее. Мы живём в разных штатах и после смерти мамы по праздникам не встречаемся. Так, созваниваемся время от времени. Когда Райан бывает в Лос-Анджелесе, ходим вместе в бар или на баскетбол, а у Эмили я в прошлом году встречал Рождество.

Брата у меня никогда не было, так что следует соблюдать крайнюю осторожность. С другой стороны, если Карлайл решит, что у меня «депрессия из-за нехватки общения» или «синдром заброшенного ребёнка», ничего хорошего не выйдет.

— Каким вы были в детстве?

Ну, слава Богу, на смерти родителей он останавливаться не собирается, хотя в отчёте обязательно упомянет. Переходим к следующему этапу: теперь Карлайл хочет узнать, не было ли у меня раньше проблем с психикой.

— В смысле?

— Ну, не было ли энуреза, нарушений сна или чего-нибудь экстраординарного?

— Нет, не припомню.

Ложь! Ходить я начал на год позже своих сверстников, а разговаривать — только в пять лет. Родители предполагали, что у меня задержка умственного развития, но из-за нехватки денег не могли обратиться к хорошему специалисту.

* * *

После римских цифр математика пошла как по маслу, только я этого не осознавал. Едва освоив сложение чисел от одного до десяти, я очень скоро мог складывать двух- и трёхзначные. То же самое с вычитанием, причём все подсчёты я производил в уме, не проговаривая вслух и ничего не записывая. Числа будто беседовали со мной на особом языке; но когда их заставляют записывать или показывать другим, они молчат. Задачи и примеры казались мне сборищем цифр-калек: с места на место переставили, руки-ноги вывернули, а спрашивается — зачем? Когда смотришь на сухое русло, без всякой воды ясно, в каком направлении текла река: изгибы, наклон и форма берегов сами всё расскажут. На уроках математики я чувствовал себя птицей, которую учат летать. Учительница объясняла правила сложения столбиком: единицы под единицами, десятки полдесятками, сотни под сотнями, а я недоумевал: разве это можно не понимать?

Однажды, отрешившись от происходящего в классе, я разглядывал квадратик линолеума цвета топлёного молока с тёмными пятнами и крапинками; очень практично: и грязи не видно, и почти не выгорает. Другие дети решали примеры, а я срисовывал орнамент линолеума, старательно выводя разводы тупым карандашом.

Миссис Макмаон ястребом нависла над моей партой. Оказывается, она вызвала меня к доске решать задачу, а я ничего не слышал.

— Я знаю ответ…

Другие дети уже тянули руки: у них всё записано, кое у кого даже вспомогательные чертёжики имелись.

— Он и на пальцах-то не умеет считать! — наябедничал кто-то из одноклассников.

Миссис Макмаон послала меня к директору. Потом во второй раз, потом в третий, а на четвёртый мне устроили проверку, по результатам которой перевели в школу коррекции.

Школьников, обучаемых по специальной программе, автоматически приравнивают к глухонемым, слаборазвитым, проще говоря — к тупым. Каких только детей я не видел: в инвалидных креслах, на костылях, с врождёнными травмами — у кого в виде недоразвитых конечностей, у кого в виде дефекта речи. «Сколько ей лет?», «Что с ним?» — спрашивали взрослые. Стесняться нечего: он или она не слышит или не понимает, а если и понимает, то ответить не может. Если считают идиотом, разговаривают без утайки, будто ты стул или рисунок на обоях. Меня считали идиотом, поэтому представление о психиатрических клиниках, словно лоскутное одеяло, сложилось из обрывков фраз, непристойных, забавных, а порой страшных сплетен, которые повторяли в моём присутствии, поскольку их смысл я не мог понять в силу «непроходимой тупости».

Например, я узнал, что:

Иногда в психушках больные часами просиживают в дерьме, пока кто-нибудь из санитаров не удосужится помочь.

Лекарства экономят и заменяют на более дешёвые, в итоге у кого — эпилепсия, у кого — кома.

Больных держат в палатах без туалета, а потом наказывают за то, что мочились на пол. А как иначе, это же признак антиобщественного поведения!

Смирительные рубашки надевают, не чтобы защитить больного от других или самого себя, а чтобы персонал мог спокойно наслаждаться кофе-брейками.

Недоеденный десерт или отказ смотреть телевизор с остальными приравниваются к антиобщественному поведению.

Электрошок — не крайняя мера, а средство повседневного использования.

Доктора не скупятся на кошмарные диагнозы, чтобы побольше стрясти со страховых компаний.

Когда хочешь побыть один, за тобой следят, когда нужна помощь — не дождёшься. Персонала не хватает, врачи — недоучки-интерны, руководство — дряхлые, обессилевшие от работы старики.

Любой пациент для них — тварь, бесчувственный овощ, над которым они имеют абсолютную власть. Ну а молодым хорошеньким женщинам лучше повеситься в первый же день.

В тюрьмы на свидания приезжают жёны, отцы, матери, сестры, братья, сбегающие с уроков дети — все добираются за многие километры, безропотно проходят через металлоискатель, личный досмотр и просвечивание рентгеном, лишь бы обнять дорогого человека. Если и когда посетители приходят в психушку, это означает, что больной стар и богат. Присмотритесь повнимательнее, какие у безутешных родственников обувь и часы — именно по ним видны большие деньги. Наследники появляются как грибы после дождя и начинают транжирить ещё не унаследованное наследство.

* * *

— Дэниел, вы учились в колледже?

— Угу, отсидел два курса в профессиональном. Не понравилось.

— А как насчёт средней школы?

— Тут всё в порядке, в 1978 году окончил.

На самом деле в средней школе я отучился два класса, проводя больше времени в тюрьме, чем на уроках. Только в каникулы между десятым и одиннадцатым классами меня арестовывали дважды. За те два года я устроил восемь драк; три из них остановил учитель физкультуры, по ходатайству которого меня отстранили от занятий. Родители до последнего момента ничего не знали. Я ставил их подписи на школьных документах, мелким маминым почерком написал извинительное письмо в дополнение к тому гневному, что отослал по почте, и вместо папы завизировал предупреждение об исключении. До него не дошло: я предстал перед судом по делам несовершеннолетних.

— Какие оценки получали? — интересуется Карлайл.

— В основном средние, только по ИЗО плохие. — Пока есть возможность, нужно подготовить благоприятную почву. — Мы все четыре года должны были брать хотя бы по семестру ИЗО.

— Похоже, ИЗО вам не нравилось?

Даже если хотите стать новым Пикассо или Гогеном, с таким парнем, как Карлайл, об этом лучше на время забыть. Пусть хоть вся квартира у него завешана гринписовскими постерами с китами и завалена хипповой керамикой — язык разумнее держать за зубами. Стоит упомянуть искусство или что-нибудь творческое, эксперт тут же проведёт тест Люшера и на каждый ответ найдёт по сто новых вопросов, которые подгонят вас к предрешённому диагнозу. Стоит расслабиться, и какой-нибудь тайно ненавидящий мать интерн за шкирку подтащит к маниакально-депрессивно-шизофреничной социопатии, только чтобы доказать, что не зря просидел столько лет в университете.