– Про красоту так не говорят, – объяснила я. – Она не бывает нормальной.

Он молчал, уставившись в свой монитор. Электронный вселенский бублик был для него важнее, чем живой человек. Я засунула голову между ним и компьютером.

– Мы с тобой не разговариваем уже неделю, – сказала я. – Совсем.

– Ты мне мешаешь! – неожиданно вспылил всегда спокойный Гера. – Мешаешь! Поняла?

Я спрыгнула со стола и ушла, потому что в его глазах не увидела отражения моих. В его глазах стояла сетка с электронными буквами и цифрами. Электронная сетка отсекла Геру от меня одним ударом, как гильотина. Забрала всю кровь до единой капли с его лица, закрасив мертвенно-голубым светом компьютера.

Я пришла в свою комнату и легла поверх одеяла. На всем земном шаре жил один-единственный человек, который считал меня красивой. Военный моряк дальнего плавания, женатый на неведомой женщине. Больше никто.

Мне нужно было убедиться, что моряк прав. Я подошла к старому, тусклому зеркалу и взглянула в него. Из светящегося серебристого света смотрело черное лицо. У него не было даже дыр глаз, носа и рта. Только седые длинные волосы. И все. Я заглянула в будущее, желая проверить настоящее. Будущее оказалось страшнее всего, что я видела. Оно касалось лично меня. Я, оцепенев, смотрела на седые волосы. Они взлетали и опадали, как волна, тонкой-тонкой, светящейся, серебристой сетью вокруг черного лица без глаз, носа и рта. И я побежала. Я бежала по длинному темному коридору и думала, он не кончится никогда. Влетела в свою комнату и зарылась с головой в одеяло. Мне было страшно до жути. Мое сердце отмеряло частицу жути каждым ударом. Так часто, что она слилась в длинную, темную полосу старого коридора. Мне нужен был другой живой человек, иначе я бы умерла от черной жути моего седого будущего.

Я прибежала к Гере на цыпочках, не глядя в сторону зеркала, и нырнула к нему под одеяло. Он меня ждал. Мы не видели друг друга, мы только слышали зеркальное отражение нашего дыхания. Огромные зеркальные волны нашего дыхания сталкивались друг с другом с разбега. Одна против другой. Насмерть. И рушились с огромной высоты, расплескиваясь внутри бешеными толчками адреналина. Нас сотрясали десять баллов по Рихтеру, и ничего поделать с этим было нельзя.

Солнце заливало комнату и нашу кровать. Мы смотрели с ним друг на друга.

– Ты красивый, – я провела пальцем по его носу. – Совсем как я.

– Ты у меня вторая, – ответил он.

Я обняла его крепко-крепко и поняла, что люблю его больше всех на свете. Моя теперешняя любовь наложилась на детскую. Моя родственная любовь наложилась на любовь к нему как к мужчине. Это оказалось само собой разумеющимся. Самым простым и самым важным. Как я сразу не поняла? Самые сильные чувства возможны только у тех, кто плоть от плоти, кровь от крови. Только такая любовь защищает, спасает и просто любит. От нее никуда не деться, не спрятаться. Так никто не может избавиться от воспоминаний о своих родных и от любви к ним, даже если они вас совсем забыли. Потому такую любовь все боятся, она невод, затягивающий душу к самому дну до самой вершины. Разве нужен будет еще кто-то, если у тебя есть такая любовь? Мне нет.

– Я должен тебя защищать, а я тебя разрушаю.

– Мы в другой жизни. За зеркалом. Как ты этого не понимаешь?

Я на всякий случай провела пальцами по волосам. Они не шевелились. Значит, бог меня забыл или простил.

Так мы с Герой любили друг друга между его приступами объявленной истины. Хотя мучился он постоянно. Я нет. Иранцы живут припеваючи, женясь на кузинах и кузенах согласно хваэтвадата, даже не сознавая, что это не мусульманский обычай. С глубокой древности и до сих пор. Их мир от этого не рухнул.

Я перечитывала книги о египетских фараонах, зороастрийских магах, ахемениде Камбизе и «Сто лет одиночества». Снова и снова. Во мне ничего ни разу не екнуло, хотя я училась в медицинском. Я только переживала из-за одного – Гера худел день ото дня. Он ел свою совесть вместо обычной еды. Я ела за двоих. У меня были отличное настроение и аппетит. На зависть.

Мы сидели в бешеной серой машине. Она удивленно таращила глаза и улыбалась пешеходам, готовая через секунду рвануть в неизвестность. Все прохожие смотрели на нее. Таких машин в городе не слишком много. Никто не знает, что от них ожидать.

Илья барабанил пальцами по рулю и смотрел через лобовое стекло.

– Тебе идут косички, – сказал он, не повернув головы.

Я заплетала тонкие косички и надевала их на лоб как обруч, поверх распущенных волос.

– Слушай, чего ты все время пускала бумажные кораблики в реку?

– Ты видел? – удивилась я.

– Тебя все видели. Весь район.

– Значит, я стала популярной в своем районе, – засмеялась я.

– Ты нормальная? Да или нет?

– Нет. Если бы я была нормальной, я пустила бы пулю в лоб.

– Мне интересно. Почему я всегда возвращаюсь к тебе? – спросил он, не глядя на меня.

– Из-за моих волос. Они утягивают на самое дно. Так сказал военный моряк.

– И куда делся моряк?

– Ушел в дальнее плавание к своему причалу. Там его ждет жена.

Илья развернул ко мне голову. Его ямочки были залиты темнотой, как цементом.

– Ты можешь хоть иногда говорить нормально? Не врать и не стебаться!

– Не могу!

Мы уставились друг на друга и стали есть глаза глазами. Полными ложками.

Он подвинулся ко мне совсем незаметно, подкрался, не изменив положения тела. Схватил за руки и притянул к себе. И целовал, и целовал меня, дыша рыбой, выброшенной на берег, а я отбивалась руками изо всех сил.

– Я не буду!

– Почему? – с ненавистью спросил он. И оттолкнул, отбросил меня от себя. – Ну! Говори!

– Я не могу, – я отвернулась к окну.

– Выметайся! Вон! – процедил он сквозь сжатые зубы. – Кишечница!

У меня задрожали губы, и перед глазами все расплылось. Я заплакала прямо в машине, закрыв лицо своей сумкой. Так страшно, когда тебя ненавидят. Особенно если ты почти никому не нужен.

Илья отнял у меня сумку. С трудом. Я вцепилась в нее как ненормальная. И прижал к себе. Я рыдала ему в рубашку, размазывая по ней слезы и сопли, пока не успокоилась. Еле-еле.

– Все? – спросил он.

Я отрицательно замотала головой. Он засмеялся.

– Моя девушка ненормальная.

– Я не твоя, – прогундела я сопливым носом.

Он снова засмеялся.

– Это мы еще посмотрим.

Я высморкалась в бумажную салфетку. В одну, потом вторую.

– У тебя рубашка дурацкая, – вредно сказала я. – В дырочку.

– Даже не представляешь, как я рад! – захохотал он. – У меня в дырочку только рубашка!