Я мысленно сказала себе, что если человека сажают в тюрьму, то он теряет своих детей. Однако, когда его оттуда выпускают, разве он не получает своих детей обратно? Отец ведь забрал нас у няни. Значит, он снова стал моим папой.

От таких мыслей у меня разболелась голова. Я решила больше обо всем этом не думать, тем более что уже чувствовала, как ко мне опять подкрадывается сильная боль. Мне нужно было помешать ей на меня наброситься.

С того дня Старик стал все чаще ругать больницу и медсестер, да и профессора, хотя все же старался вести себя по отношению к нему как можно вежливее — совсем не так, как по отношению к другим врачам.

— Она выздоравливает медленно… Надо же! Это очень странно, что во Франции нет хороших врачей! Если вспомнить, во сколько нам это обходится, вспомнить о социальном страховании…

Поначалу ему пытались что-то возражать, но затем персонал больницы просто перестал с ним разговаривать. Поэтому, когда он возмущался и ругал докторов и медсестер, его уже никто не слушал.

Я между тем всячески старалась выздоравливать как можно быстрее.

Я никогда не жаловалась и не причитала, даже если мне было действительно очень плохо.

Впрочем, иногда я все же плакала.

Мне не один десяток раз пересаживали кожу, а еще окунали в ванну с водой, от которой исходил неприятный запах. Когда меня оборачивали простыней и погружали в ванну, я вся тряслась от страха: боялась, что вода окажется очень горячей.

Медсестры шептали мне какие-то ласковые слова, стараясь успокоить, но я им не верила. Я все время боялась, что в системе подачи горячей воды произойдет какая-нибудь поломка, как это случилось в нашей квартире в квартале социального жилья.

Поскольку Старик все время твердил по этому поводу одно и то же, все поверили в его выдумки — даже я. Люди говорили:

— Да как такое могло произойти?

— Наверное, что-то плохо отрегулировали!

— Господи, такое ведь может произойти и у меня дома…

— Ну да, — кивал им Старик, — и посмотрите, к чему это может привести. Я подам жалобу. Моя дочь теперь до конца жизни будет инвалидом!

Вскоре он на несколько дней уехал.

Меня это обрадовало, потому что медсестры, раз его в моей палате больше не было, стали приходить ко мне чаще. Они включали какую-то штуку, прикрепленную к стене, и я узнала, что такое телевизор.

Медсестры включали его утром, чтобы я смотрела мультфильмы. Это занятие мне так нравилось, что я забывала о мучившей меня боли. Самым ужасным был момент, когда при перегрузке электросети срабатывал предохранитель и экран телевизора гас. Мне становилось так плохо, что возникало желание встать и передвинуть рычажок предохранителя в прежнее положение.

Поскольку я знала, что телевизор в любой момент может выключиться, я не отводила глаз от экрана, чтобы успеть как можно больше насладиться, и старалась не думать о том, что вот-вот может щелкнуть предохранитель и тогда я снова останусь наедине со своей болью.

Как-то раз вечером, когда пришло время выключать свет, одна из медсестер спросила, почему у меня нет кукол и собирается ли мой папа их принести. Мне никогда не дарили кукол, а потому я ответила, что их у меня вообще нет. Медсестра сокрушенно покачала головой: «Ты моя бедняжка!»

На следующий день она принесла мне тряпичную куклу с волосами из шерсти. Я так обрадовалась, что поначалу не поверила своим глазам, а затем стала тискать эту игрушку с забавными цветными глазами, но почему-то без носа. Я гладила ее длинные розовые ноги и изгибала их и так и эдак, пытаясь заставить ее стоять. Однако это было невозможно. «Раз ты не можешь ходить, то будешь все время лежать», — прошептала я ей. Я положила ее на грудь и крепко прижала к себе. Медсестра, улыбнувшись, спросила, нравится ли мне эта кукла и как я ее назову.

— Я спрошу у папы, когда он вернется.

— Эта игрушка твоя. Твой папа тут ни при чем.

Я ничего не ответила, в глубине души надеясь, что эта кукла и в самом деле останется у меня, по крайней мере до того момента, как вернется он: я знала, что Старик не любит, когда мне что-нибудь дарят.

Он запрещал нам брать у других людей даже конфеты. Что уж там говорить про куклу!

Я пролежала в больнице в Лионе несколько месяцев. Отец приезжал меня навестить, проводил несколько дней в моей палате и опять уезжал.

Просыпаясь утром, я первым делом смотрела на кресло, стоявшее неподалеку от кровати. Чаще всего отец сидел в нем — спал, приоткрыв рот, или читал, низко склонившись над газетой.

Как только он замечал, что я проснулась, то тут же спрашивал, разговаривала ли я с кем-нибудь и какие вопросы мне задавали. Я отвечала, что ко мне никто не подходил, кроме медсестер и врача.

Мне стали вводить что-то под кожу при помощи шприца, и мучительная боль изменилась: по всему телу начался зуд, и мне ужасно хотелось почесать себя то в одном месте, то в другом. Однако делать это мне запретили.

Старик как-то раз заговорил со мной о матери.

— Она тебя ждет и очень хочет, чтобы ты побыстрее вернулась. Ты скоро уедешь из этой больницы. Они тебя так лечат, что, думаю, быстрее ты выздоровеешь дома!

— Когда ты собираешься меня отсюда увезти?

— Скоро. Я сейчас обо всем договариваюсь. Скоро все узнаешь!

У меня не было ни малейшего желания возвращаться домой, а тем более снова оказаться рядом со Старушкой. Он, словно угадав мои мысли, громким голосом добавил:

— Я займусь тобою сам. Правильно накладывать повязки — это совсем не сложно. Я видел, как они это делают. Так что с тобой все будет в порядке!

— Но ведь врач говорит, что я еще не выздоровела.

— Скоро выздоровеешь! Но ты теперь инвалид, я уже оформляю соответствующие документы.

— Инвалид?

— Ну да! Ты теперь изувеченный человек. Еще неизвестно, сможешь ли ты ходить. У тебя одна нога короче другой. Мы будем получать на тебя пособие. Нет смысла платить деньги целой толпе бездельников, если я могу выполнить их работу лучше!

С тех пор он стал у всех спрашивать, когда я смогу покинуть больницу.

Он даже вступил возле моей кровати в споры с профессором.

— Она по-прежнему нуждается в специальном уходе, — возражал тот. — Если ей стало лучше, это еще не означает, что она выздоровела. У нее может начаться заражение, и пока не должно быть и речи о том, чтобы в ближайшее время девочка покинула больницу.

— Это мы еще посмотрим! Вы не можете держать ее здесь против моей воли! Я свои права знаю.

— Мсье Гуардо, будьте благоразумны. Ваша девочка получила телесные повреждения, которые могут привести к необратимым последствиям, если вы лишите ее надлежащего лечения. Требуется время, но она еще совсем юная, и пересаженная кожа постепенно приживается. Проявите терпение.