Зубы скрипнули.

Страх запустил свои липкие щупальца мне под кожу и, неспешно захватывая сантиметр за сантиметром мое тело, подступал к горлу.

Нужно было уносить ноги, а я не мог пошевелить даже пальцем. Так и стоял под треклятым фонарем, глядя в черные провалы двух одинаковых туннелей, которых не могло тут быть.

Здесь творится какая-то чертовщина. Кое-как совладав с собой, я сделал шаг назад, и моя рука наткнулась на острый костяной гребень на спине Бродяги. Пес мирно сидел рядом и слегка подергивал кончиком голого хвоста.

– Давай-ка вернемся, старик, – поводок едва не выскользнул из одеревеневших пальцев, так что пришлось перехватить его покрепче.

Я развернулся и хотел было уже шагнуть в обратную сторону, когда понял, что вижу перед собой тот же самый треклятый фонарь. За спиной дышали сквозняками два туннеля, а тусклая лампа впереди все так же зловеще покачивалась. До нее было обманчиво близко. Кажется, всего метров двадцать, не больше. Сделав несколько шагов по перегону, я даже не удивился, когда увидел, что фонарь не приблизился ко мне ни на метр. Я обернулся через плечо. Инфернальные туннели никуда не исчезли. Кажется, они даже приближались. По крайней мере, исходящий от них холод стал еще более ощутимым.

Нужно идти. Нужно просто идти.

Бродяга рысцой бежал следом, пока я изо всех сил старался идти ровно и не удариться в паническое бегство. А ведь был близок к этому. Здесь творилось что-то страшное.

Клятый фонарь раскачивался на цепи и изредка мигал. Ощущение, что я оказался в мышеловке, нарастало с каждой секундой, но поддаваться панике было нельзя.

Мы шли уже, наверное, около получаса. За это время отряд должен был уже выдвинуться в обратный путь. Если, конечно, они не решили поиграть в героев и не отправились на мои поиски.

Фонарь впереди замигал и погас окончательно. Я резко остановился. Луч моего карманного фонарика растворился в темноте. С таким же успехом можно было идти по туннелю с закрытыми глазами. Я вытянул вперед свободную руку, и мои пальцы уперлись в шершавую бетонную стену. Сердце ухнуло вниз.

Но не успел я как следует объяснить себе происходящее, как фонарь в отдалении снова зажегся, а прямо под ним в луче оранжевого света появился человек. Поначалу я принял его за кого-то из своих, но по мере его приближения понял, что вижу его впервые. Незнакомец шел ровно, уверенно ступая по шпалам, и смотрел себе под ноги. Бродяга завыл, а встречный остановился и посмотрел на нас как раз в тот момент, когда я уже брал его на мушку. Он бросил на меня удивленный взгляд, словно моя реакция на его внезапное появление была чем-то из ряда вон выходящим. Пес оскалил пасть.

– Симпатичная животина, – миролюбиво произнес парень хриплым каркающим голосом и посмотрел на меня в упор. – Как зовут?

– Циркач, – ответил я глухо и протянул руку.

Человек, взъерошив рыжую шевелюру и одернув наглухо застегнутую черную куртку, залатанную, наверное, в сотне мест, хлопнул меня по протянутой руке и беззлобно хохотнул.

– Да не тебя. Его, – и указал на угрожающе рычащего пса.

Тусклая лампочка за спиной парня громко хлопнула, посыпался сноп искр, и туннель вновь погрузился в непроглядную черноту.

Незнакомец обернулся, включил ручной фонарик и осветил перегон. Прищурившись, вгляделся во что-то впереди, удовлетворенно хмыкнул и повернулся ко мне спиной. А я сообразил, что вот сейчас он просто развернется и уйдет. Бросит меня в этом дьявольском перегоне, оставив в одиночестве выбирать между двумя одинаковыми туннелями за моей спиной. Туннелями, которых не могло здесь быть.

Но человек и не думал уходить. Он обернулся. Стоял и ждал меня.

– Пойдем, везунчик. Отсюда не все выходят живыми.

Мы шли по туннелю никак не меньше часа. По-хорошему, за это время можно было успеть вернуться не только к моим ребятам, оставшимся ждать меня в районе пятисотого метра, но и обратно на «Площадь». Однако туннель все никак не кончался. По стенам все так же змеились переплетения труб, обрывки каких-то кабелей и предупреждающие надписи.

«Осторожно!»

«Опасно для жизни!»

«Будь внимателен!»

– Как твое имя? – спросил я. Не потому что мне и впрямь было интересно, а просто чтобы нарушить давящую на уши тишину.

Мой спутник не ответил. Он просто продолжил идти, глядя на собственные ботинки, мелькающие в белом электрическом свете.

– Мы пришли, – бодрым голосом объявил рыжий, отвлекая меня от мрачных мыслей.

Завыл и радостно завилял голым хвостом Бродяга. Я поднял голову и не смог сдержать возгласа удивления.

Мы стояли на платформе «Октябрьской».

Станция, к которой мы вышли, напоминала привокзальный базар где-нибудь в небольшом и не особо уютном городке.

Подошвы ботинок то и дело прилипали к загаженному полу, со всех сторон неслись зазывные выкрики местных торгашей, расхваливающих свой товар. На путях стоял настоящий поезд, укороченный до трех вагонов. Присмотревшись, можно было увидеть, что на них крупно и не очень аккуратно выведено «Отель», а рядом нарисованы пять звезд, больше напоминающих уродливые цветы. Вроде тех, что летом оплетают сверху донизу остовы городских трамваев.

– Давай-ка отдохнем здесь немного? – предложил рыжий. – А то ты, вижу, еле на ногах держишься.

Мы прошли к общему костру и присели на деревянные ящики рядом с компанией местных свинарей. Догадаться об их роде занятий было нетрудно – характерный запах, который, казалось, не выветрить уже ничем, следовал за ними шлейфом. Наверное, и от меня пахло чем-то похожим в первые годы моей работы в цирке. Лошадьми, собаками, опилками, гримом и голубями.

Двое совсем еще молодых парней, сидя чуть поодаль, так оживленно и горячо спорили друг с другом, что я невольно прислушался.

– …А я тебе говорю, что это была обычная крыса! Твоему Ваське просто померещилось, он же выпить не дурак. А пьяному чего только не покажется. Хоть жаба в панталонах.

– Да Васька трезвый, как стекло, был, когда в туннель пошел! Ты, Шурик, дослушай сначала. Так вот, и рассказывает он мне, а у самого руки трясутся, голос дрожит, а глаза так и бегают во все стороны. Говорит, мол, иду я по туннелю в зоне подстанции и слышу писк. Да громкий такой, противный, будто кто ногтями по стеклу провел. Я, говорит, оборачиваюсь, а там оно. Стоит, пищит, зубищи скалит, того и гляди набросится. Ну, Васька как заорет, даже на станции слышно было, – и бежать. А оно – прикинь? – даже догонять его не стало. Васька ко мне в палатку тогда влетел, я как раз дома был, еще на смену собирался, бурчит что-то, визжит, как баба, и трясется, как осиновый лист. Я его спрашиваю – что случилось, мол? А Васька – ни слова, мычит только и на пузырь, что в коробке у меня стоял, показывает. Я ему бутылку дал, стакан. А Васька все так же мычит, руками машет, и самогон, как воду, глушит. Так и разучился говорить с тех пор.