Не лишенный довольно редкостного дара чувствовать и разделять чужую боль, царев посланник тут же пожалел о сказанном. Впрочем, иного выхода он тоже не видел. Зная Ванькин нрав и строгие турецкие порядки, Новосильцев прекрасно понимал – если есаул отправится в страну нечистых басурман, то назад уж не вернется.

– Не горюй, супротив земных законов и вправду не пойдешь. Отцу положено поперед сына в мир иной уходить, – ободряюще промолвил князь, затем смущенно улыбнулся и, кивая на Елену, предложил: – Поехали с нами в Москву.

– Об этом после поговорим, – ответил Княжич, встав из-за стола. – Пойду я, поздно уже.

Желая хоть чем-нибудь да угодить Ивану, Новосильцев потянулся к сундуку с казной.

– О деньгах-то, что причитаются тебе, я позабыл совсем. На, возьми.

Даже не взглянув на содержимое увесистого кожаного кошеля, Ванька сунул его в карман, после чего поспешно, не прощаясь, вышел из шатра.

Дмитрий Михайлович допил оставшееся в кубке вино, погасил огонь и, болезненно кряхтя, улегся на свое неказистое лежбище.

Для любого человека, будь то баба иль мужик, праведник иль грешник, свое горе самым горьким кажется. Единственная дочь у отца, юная жена стареющего канцлера Литвы, Елена прекрасная из всего нечаянно услышанного уразумела лишь одно – Ванька-есаул ее продал. Продал, как какую-то овцу, даже о цене не порядившись.

«На роду мне, что ль, написано вельможным старикам на закате лет усладой быть, – подумала, глотая навернувшиеся от обиды слезы, своенравная красавица. – Тогда хоть Гжегож заступился, а что сейчас? Оказаться на чужбине с нелюбимым, бородатым русским князем? Да лучше бы я в той проклятой дубраве зарезалась. И зачем этот Ванька меня спас?»

При мысли об Иване белокурая литвинка ощутила, как часто забилось ее сердце и гонимая им молодая кровь прилила не только к зардевшимся щекам, но и сладостной, горячей волной растеклась по животу, пробуждая почти неведомое ей чувство женского желания. Привыкшая одним взглядом колдовских своих очей разжигать в мужчинах страсть, сама Елена никогда и никого еще не любила, разве что Гжегожа Шептицкого, так и то бестелесной девичьей любовью, о которой догадалась лишь в минуту их прощания. Но сейчас с ней творилось совсем иное. Молодая женщина вдруг поняла, что желает своего спасителя. Хочет, чтобы этот ловкий, словно рысь, храбрый, как степной орел, белокурый, кареглазый есаул целовал, ласкал ее, был в ней. Невероятно, но, казалось бы, навек презревшая мужчин жертва двух насилий влюбилась. То ли просто нашла коса на камень, да не устояла шляхетская княгиня перед красавцем русским казаком, а может, мать-природа взяла верх. Побывав на краю погибели, роскошное женское тело вырвалось из власти разума и решило исполнить свое истинное предназначение – подарить земному миру новую жизнь.

– Зря ты меня продал, – плача от обиды, прошептала красавица. Ну откуда ей было знать, что врученный Ваньке Новосильцевым кошель – всего лишь жалованье за цареву службу, которое первый есаул Хоперского полка получил последним.

– Это, Ванечка, с заплаканной Еленкой Озорчук расстаться можно. Погляжу, что с тобою будет, когда Елену Волович, пред которой вся Варшава трепетала, увидишь.

Удостоверившись по громкому с присвистом храпу, что хозяин заснул, отчаянная сумасбродка поднялась с – постели. Сняв с себя мужское одеяние, Елена зябко поежилась, обула сапожки, чай, не девка, чтоб бегать за парнями босиком и, накинув на плечи шубу князя Дмитрия, крадучись, как кошка, направилась к выходу.

– Где же я искать его буду, – испуганно подумала несчастная гордячка, глядя на множество сторожевых костров. Она уже хотела повернуть назад, когда увидела свой возок, возле которого стоял белый конь есаула.

– Недалеко ж ты, милый, от меня ушел, – улыбнулась Еленка и, перекрестившись, шагнула навстречу своей первой и единственной любви.

9

Иван сидел по другую сторону повозки, возле небольшого костерка, отрешенно глядя на усыпанное звездами ночное небо. Почуяв за спиной какой-то шорох, он вскинул пистолет и грозно вопросил:

– Кого там по ночам черти носят? А ну-ка, выходи на свет.

– Это я, – прозвучало в ответ.

Княжич сразу же признал не сравнимый ни с каким другим по-детски милый голос очаровательной литвинки. Выронив оружие, он бросился к ней.

– Что-нибудь случилось? Неужели князь Дмитрий обидел? – растерянно промолвил Ванька, чувствуя, что тонет в бездонной глубине синих глаз раскрасавицы, и прикоснулся к Елениной руке, которой та придерживала накинутую на плечи шубу.

– Разве может он кого-нибудь обидеть, такой добрый, больной и несчастный? Спит твой князь давно. Да и я не из тех, над кем глумиться можно, ежели шибко прогневаюсь, так и убить могу, сам же видел, – высокомерно ответила княгиня. Шаловливо подмигнув колдовскими очами, она игриво заявила, разжимая пальцы: – Я к тебе пришла. Должна же дама благородная своего рыцаря отблагодарить.

Полы шубы разошлись, и – Княжич увидал длинную, как у лебеди, шею, вызывающе большую, но по-девичьи высокую грудь, тонкий стан, переходящий в пышные бедра, и едва прикрытый распущенными косами самый потаенный уголок Еленкиного тела.

Поугасший было по велению здравого рассудка огонь любви с новой силой полыхнул в мятежном казачьем сердце. Подхватив дрожащими руками свою нечаянную находку, Иван запрыгнул в возок. Ударом кинжала он распорол войлочный верх и впустил холодный, лунный свет в их темное, тесное пристанище. Любуясь лежащей перед ним обнаженной богиней, есаул заметил, что от ее недавней заносчивой шаловливости не осталось и следа. В глазах литвинки застыл почти что девичий испуг, длиннопалые руки опять стыдливо прикрывали грудь, а стройные, как у лани, ноги были судорожно сжаты.

«А ведь она совсем девчонка, – подумал Ванька, целуя горячие, приоткрытые, словно клювик жадного галчонка, Еленкины губы. Лаская ее грудь, Иван почувствовал, как от его прикосновений набухли еще не ведавшие младенческого язычка соски, и припал к ним жарким поцелуем. Слегка раздвинув бедра, отважная воительница сладостно застонала, а как только ладонь Княжича трепетно легла на ее лоно, широко раскинулась и отдала во власть любимого свой чудный розовый цветок. Бережно раздвинув призывно повлажневшие лепестки, он вошел в нее. Ощутив в себе мужскую твердь, Елена крепко обняла ногами наконец-то обретенного рыцаря девичьей мечты. Как только в ней забил горячий ключ молодого казачьего семени, красавица обмякла, лишившись чувств, а когда она открыла свои огромные, синие глаза, Иван увидел в них блаженное изумление.

– Как хорошо, что это было? – тихо прошептала грешная вдова.

Снисходительно улыбнувшись, есаул прилег с ней рядом. С умиленным восторгом созерцая прелести теперь уже родной ему женщины, он спросил:

– И долго ли ты замужем была?

При упоминании о ее замужестве Еленка обиженно надула губки. Стараясь снова обрести утраченное княжеское высокомерие, она ответила:

– Почти два месяца.