В прохладном парке Алтухов сел на зеленую густую траву в тени старого каштана, уже завязавшего свои колючие шарики плодов. Он должен собраться с мыслями…

Неужели он опять опоздал, неужели и в этот раз ему не повезло, и неумолимая смерть отняла ее у него? Если бы он встретил ее чуть раньше, то ничего бы не произошло — он бы не позволил, он защитил бы ее от всех неприятностей, от всех врагов и даже от нее самой.

Что все-таки произошло? «Трагически погибла» — автокатастрофа, убийство, что? Кто это сделал с ней? Кто смог такое совершить? Алтухов бессильно сжал кулак и повалился на траву. Он не хочет в это верить, но верить приходится — она мертва. Осознав с потрясающей безнадежностью этот факт, он отчаянно зажмурился — глаза защипали застилающие свет слезы.

Если она мертва, тогда и ему незачем жить. Все последние годы он жил только для нее, мечтая, что в один прекрасный момент, после вереницы мужей, любовников, после водоворота славы, она останется одна, захочет вернуться к человеку, которому она нужна такая, как она есть — без грима, без шлейфа славы, простая, уставшая от интриг тридцатилетняя женщина с грустинкой во взгляде и насмешкой на устах. Такая, какую он знал, какую он видел под слоем грима и наносной шелухи, какую он любил…

В течение последнего года дни для нее протекали одинаково, и не о чем было вспомнить, перебирая в уме однообразную вереницу будней. Каждый день, проходя тихо и бесследно, начинался и заканчивался опустошающими привычными делами, оставляя в душе горечь, уныние и раздражение. Вот и день двадцать шестого июня не был исключением. По крайней мере, в самом своем начале…

…Каждое утро, после десяти часов, когда начинают работу все учреждения и магазины, когда плотный поток спешащих на работу честных граждан спадает и превращается в тоненькую струйку, робко просачивающуюся вдоль тротуаров к присутственным местам, Мария Федоровна, повинуясь ежедневной обязанности, постепенно превратившейся в привычку, совершала обязательный обход продуктовых магазинов. Такова уж тяжелая доля приходящей домработницы — она почти не знает выходных, и даже праздничные дни для нее окрашены в серый цвет.

Маршрут, по которому следовала Мария Федоровна, был постоянен и выверен до миллиметра. Она уже целый год работала у Шиловской. Тогда, больше года назад, актриса, взволнованная особыми семейными обстоятельствами пожилой женщины, интеллигентно предложила ей «приходить и немного помогать по хозяйству». Если бы не чрезвычайные обстоятельства, разве пошла бы Мария Федоровна, женщина порядочная и гордая, в наймички? Ни за что!

Тяжело волоча за собой сумку на колесиках, которая кренилась и подпрыгивала на выбоинах тротуара, Мария Федоровна следовала по привычному маршруту, неукоснительно придерживаясь оптимального пути. Сначала она зашла в «Диету» на углу тенистого бульвара, обсаженного разлапистыми кленами. Потом, мимоходом поведав знакомым продавщицам, что новых изменений на личном фронте народной любимицы не предвидится, и насладившись отблесками актерской славы, падавшей и на ее скромную персону, Мария Федоровна перешла Тверскую, чтобы в кондитерском магазине купить диетические мюсли.

Потом Мария Федоровна села в тихий утренний троллейбус, который, как огромный майский жук, шевелил усами в жемчужно-голубом небе, осторожно пробираясь между легковушек, запрудивших улицу своими пыхтящими железными телами. Она смотрела сверху, из окна троллейбуса, на металлические крыши машин, разглядывала их владельцев и неторопливо перебирала в уме продукты, которые ей необходимо купить. Итак, зелень на рынке и парную телятину у проверенного мясника Азика — для хозяйки лично. А также обыкновенное перемороженное мясо — для гостей. Потом рыба и свежие фрукты, и не дай Бог купить дешевых зеленоватых персиков — уж лучше взять подороже, но таких, как она требует.

Актриса была капризна и требовательна в еде, хуже малого дитяти. Хотя Марии Федоровне выделялась на день довольно значительная сумма на закупку продовольствия, но только путем жестокого торга на рынке ей удавалось сэкономить небольшую сумму для своих личных целей.

«Совсем стыд потеряла…» — думая над запросами своей хозяйки, ворчала про себя недовольная Мария Федоровна, вылезая из троллейбуса. Стоял конец июня, и солнце жарило так сильно, что город превращался в раскаленную сковородку, а люди вертелись на ней, как бойкие караси, шевеля хвостами и толкая друг друга скользкими телами.

«Еще недавно жила как все, капроновые колготки штопала и на метро ездила, — продолжала рассуждать Мария Федоровна. — А свалилось счастье — теперь колготки выбрасывает, чуть маленькая затяжечка появилась. Вчера почти целые из мусорного ведра еле успела выхватить! Или сама их поношу, или Людке пошлю. Хотя зачем ей там колготки…» Мария Федоровна вспомнила про свою непутевую дочь и тяжело вздохнула.

Затаенная материнская обида за родное чадо вспыхнула внутри внезапно и остро: и лет-то Людке столько же, сколько и этой актриске, и красотой ее Бог не обидел, и ума не занимать, однако же… Пыхтеть Людке на зоне еще два года по дурацкому несправедливому обвинению, страдать в неволе, губить свою красоту под серым ватником, под застиранной косынкой, за колючей проволокой, не есть ей кусочка вкусного, не любить парня хорошего, а матери ее не видеть доченьку, все лить да вновь копить непролитые слезы, все передачки слать да дни в календаре серым карандашиком зачеркивать…

Готовая вот-вот расплакаться, Мария Федоровна вытерла прозрачным шифоновым шарфиком выступившую на глазах соленую влагу и, откинув седые, крашенные чернилами волосы, решительно начала торговаться, выбирая укроп, петрушку, салат и проверяя пучки с зеленью карманным дозиметром: таков был строжайший приказ сверху — исследовать всю еду на предмет радиоактивного заражения.

Расплатившись, Мария Федоровна, довольная тем, что значительно сбила первоначальную цену, отправилась в мясные ряды.

— Что же так дорого, Азик? — охнув, произнесла она, услышав цену. — Вчера еще было на три тысячи дешевле!

— Мария Федоровна, дарагая, то было вчера, а сегодня новый день — новый цена, — приговаривал говорливый Азик, вертя перед носом покупательницы розовый пласт мяса с тонкими белыми прожилками. Кусок полетел на весы, и, пересчитывая деньги, Азик добавил: — Поклон хозяйке передавай. Какой женщина! У-у! Как по телевизору вижу, всегда жене говорю: смотри, какой красивый женщина мое мясо ест!

Отойдя в сторонку, Мария Федоровна пересчитала деньги. Да-а, хотела она завтра отправить своей непутевой Людке сотню-полторы на сладости, а теперь не хватит. Придется на фруктах сэкономить… Ее раздражал и обходительный Азик, и его непринужденная болтовня, и рассыпаемые им невинные комплименты красоте ее хозяйки.

«Увидел бы он мою Людку, — бормотала про себя домработница, — небось забыл бы сразу про эту тощую актерку. Да какую хошь уродку намажь, как Женьку, тоже неописуемой красавицей покажется! Ой, звезда называется… Видел бы кто ее по утрам, когда она немытая, нечесаная в своей постели кофе без кофеина пьет! Синяки под глазами, губы тоже синие, а сама вся желтая», — злорадно похихикала Мария Федоровна, умело лавируя тележкой между покупателями.