— Откуда вы узнали? — выдавил Чекушкин.

— Она первая увидела его в петле.

— Инга все-таки пришла! — воскликнул критик. — Боже мой! Почему он ее не дождался? Ведь она, несмотря ни на что, пришла.

Арнольд Евсеевич шлепнул ладонью по виску и страдальчески простонал. Следователь заерзал на стуле.

— Вы говорите загадками. Объясните наконец, в чем дело?

— Хорошо. Я все расскажу, — со вздохом произнес критик и поднял грустные глаза на собеседника. — Но не для протокола, естественно, а для общего понимания. Если очень коротко, то у Натана с Ингой был роман. Инга в него влюбилась как кошка. Ну, знаете, как это бывает у юных девушек. Натан же к ней всегда относился с некоторой прохладцей. Их роман длился около двух лет. Для увлекающейся натуры Натана это очень много. Душа поэта требует вечного обновления. Таков закон! И вот Натану она порядком надоела, и он решил ее продать своему приятелю. Не спрашивайте, кому. Все равно не скажу. Это дело чести.

— Что значит продать? — удивился следователь. — Как породистую собаку?

— Почему как собаку? — оскорбился критик. — Я, может быть, не так выразился. Продать — это, конечно, резко сказано. Скажем мягче, уступить.

— За деньги?

— За символические.

— За сколько, если не секрет?

— Это не столь важно. Но если вас интересует… За пятьдесят долларов.

— Вдвое меньше, чем самая дешевая проститутка с Ленинградского шоссе, — понимающе кивнул следователь. — Продолжайте!

— Ну, вы немножко не так поняли, — смутился критик. — Дело в том, что у этого приятеля были к девушке весьма серьезные чувства. Поэтому Натан решил деликатно уйти с дороги.

— И при этом взять пятьдесят долларов.

Критик надулся и умолк. С минуту он обиженно смотрел себе под ноги, затем поднял умоляющие глаза на следователя.

— Да! Это гнусно. Воронович это понял после того, как оставил девушку в запертой квартире наедине с тем приятелем. Но она ему не далась, потому что была предана Натану. В конце концов, такого отношения к себе Инга не простила. Натан мне потом сказал, что после всего этого чувствует себя последней мразью и что он сделает все возможное, что бы вернуть девушку. Он мне сказал, что если она его не простит, то он повесится. Натан бросил пить, курить, начал вести праведную жизнь. И все ради нее. Но она не простила… Натан не мог этого пережить.

Критик умолк и угрюмо уставился в пол. По его дряблым щекам покатились слезы. «Этого еще не хватало», — подумал Батурин и закусил губу.

— С тех пор они больше не виделись? — спросил он.

— Нет, — вздохнул Чекушкин. — Но могли бы увидеться сегодня, если бы Натан подождал еще полтора часа. Тогда бы он остался жив.

— Значит, сегодня утром по телефону Воронович разговаривал с Калининой?

— А с кем же еще?

После той ночи, когда Инга выбежала из квартиры Чекушкина, она действительно больше не встречалась с Вороновичем. В этом критик не солгал. Воронович чувствовал себя виноватым перед девушкой, и это было единственный раз в жизни, когда он чувствовал себя виноватым перед кем-то. Да, Воронович продал тело своей возлюбленной, но он много страдал и искренне раскаивался в содеянном — это было чистой правдой. А Инга безумно любила заведующего отделом поэзии и, когда поняла, что она ему безразлична, ведь он был готов уступить ее первому встречному, чуть не бросилась под поезд по примеру Анны Карениной.

Однако с примером литературной героини она решила повременить. Не добежав метров двадцати до перехода, девушка зашла за киоск, присела на корточки и принялась рыдать. Ни продавец киоска, ни проходившие мимо прохожие не поинтересовались, что случилось с этой красивой девушкой. За что ей такой крест — любить Вороновича? — изумлялась она сквозь слезы. — Как теперь она будет жить без него?

Жизнь без этого человека действительно потеряла всякий смысл. С Вороновичем было тяжело, но с ним не было этой леденящей пустоты. Без него стало никак. Полное небытие! И не было никого, кто бы мог его заменить.

«Сейчас приеду к Юльке и наглотаюсь таблеток, — мелькнула спасительная мысль. — Конечно, Юльке будет хлопотно с трупом, но что делать? Она поймет». Эта мысль заставила Ингу встать и спуститься в метро. Перед входом в вагон она вытерла слезы ладонями и одернула юбку с оторванной пуговицей. Зачем она это сделала, и сама не поняла. Ведь теперь ей все равно.

В летящем поезде она вглядывалась в черное стекло и думала, что, в сущности, она еще очень молода, а вокруг пустота. А впереди? Представить страшно; бесцветная, однообразная жизнь. Неужели так много для нее значил Воронович? Девушка вспомнила, что теперь его нет, и едва не разрыдалась на весь вагон. Может, правильней было подчиниться и не сопротивляться Чекушкину? Может, в сердце Вороновича тогда бы что-нибудь екнуло?

Инга вздрогнула, вспомнив ледяные руки Чекушкина, и подумала, что хорошо бы поскорее добраться до Юлькиной квартиры и залечь в ванну. Нужно смыть с себя всю эту грязь и облачиться в чистенький махровый халатик, а потом уже со спокойной душой наглотаться снотворных таблеток. Хотя перед этим можно будет в последний раз сварить кофе и с полотенцем на голове развалиться на уютном Юлькином диванчике. И тогда уже всласть отдаться воспоминаниям о солнечной Ирландии. Хотя, конечно, не всласть, а до пяти часов. В пять приходит с работы Юлька.

Но, кстати, почему именно солнечной? Ведь когда волны тащили ее в море, затылок просто ломило от давивших на него туч. Однако когда она плыла обратно, то вовсю сияло солнце. И здесь не могло быть никакой ошибки, потому что в глазах плясали зайчики. Именно из-за них Инга сразу не смогла разглядеть лица появившегося на скале мужчины.

Однако сегодня она определенно не доберется до Чистых прудов. Голова раскалывалась еще невыносимей, чем вчера, и пассажиров набилось будто сардин в консервную банку. И вдруг в черном окне среди этой заспанной консервной массы бедняжка увидела его. «Только не это!» — сверкнуло в больной голове, и девушка со стоном зажмурилась.

Должно быть, показалось. Не может же судьба быть такой жестокой! Инга украдкой принялась изучать отражавшихся в стекле людей и чем внимательней всматривалась, тем больше приходила в ужас. Определенно он! Та же шевелюра с проседью и тот же грустный взгляд, обращенный в пустоту. Инга непроизвольно попятилась назад, но наткнулась на угрюмое непонимание пассажиров. «Девушка, выходит полвагона!»

Через минуту на станции действительно схлынуло полвагона, и теперь в такой вызывающе короткой юбке ее мог не увидеть только слепой. Он подошел сзади и вежливо тронул за локоть. Пришлось угрюмо поднять глаза и разыграть изумление. Инга еще не решила, как вести себя с ним: узнать или разыграть дурочку? Ведь от нее разит перегаром, табачищем и козлячьим чекушкинским духом. Наконец, она без косметики, и на блузке масляные пятна от рыбы.