– Ой, дурак! Что ж ты такой тупой? Думаешь, если жена не в нарядном костюме, а в халате, пусть и немножко рваном – она уже не женщина, она уже не желанна? Да я, если хочешь знать, Лидку на тысячу обнаженных красоток не променяю. И пусть она круглосуточно ходит в халате, и пусть целыми днями кашу варит. Кроме разнузданного секса существует еще понятие «мое». Вот когда «мое», и «никому не отдам». Свое, родное, теплое, уютное. И хрен с ним, с халатом! Главное уже даже не под ним, главное уже у тебя, вот тут…

Леха красноречиво постучал себя пальцами по груди:

– Тут, понимаешь? Любовь – это когда ты начинаешь чувствовать и думать сердцем, а не средней ногой. Когда понимаешь, что вот с этим человеком тебе гораздо удобнее и уютнее, чем без него. Чем с кем-то другим или вообще одному. Понимаешь? И тогда все окружающее бабьё престает быть бабьем, они для тебя – бесполые существа. Ты не перестаешь их замечать, но перестаешь реагировать на них, потому что у тебя дома есть «свое, родное». Понимаешь, дурья башка?

Генка недоверчиво переспросил:

– Так-таки и перестаешь реагировать? Ну а если особо хорошенькая? Ты только представь – вот приведу я к тебе на день рождения такую куколку, обвяжу ее бантиком, скажу – «На, Бубнов, принимай подарок». И что, ты откажешься? Не поведешься на молоденькую да хорошенькую?

– Не поведусь. В каком другом месте может, и повелся бы, а вот в своем доме, да при жене, да при любимой теще, да при гостях – никогда в жизни не отреагирую!

– А если «куколку» даже разогревать не надо будет? Ты учти, они у меня все, как одна, полуфабрикатки. Фантик снимешь – и твоя. Без претензий и обязательств. Совершенно бесплатно. Просто разовый секс. Дикий и разнузданный. И что, откажешься? Смотри, я ведь приведу!

Леха мечтательно прикрыл глаза, поцокал языком:

– Ай, вкусно излагаешь! Бесплатно, без претензий и обязательств, да еще и без предварительной термической обработки? Змей-искуситель! Уговорил, согласен – дари! Только не в собственном доме и не в самый день рождения.

– Вот! – торжествующе воскликнул Кеба. – Что и требовалось доказать. Вот она, красная цена твоей любви: лишь бы не дома, лишь бы Лидка не увидела. И вся любовь. Нет уж, не дождетесь. Да и на хрена мне чувырла в рваном халате? Одному разве плохо?

Леха перестал улыбаться, ответил на полном серьезе:

– Было бы хорошо – вряд ли ты завел бы этот разговор. Раз завел – значит, грызет тебя что-то, значит, появилась та, которую мало банально иметь на переменке, с которой большего хочется. Значит, уже практически созрел и до рваного халата, только пока еще не понял этого.

Подумав пару-тройку секунд, Кеба кивнул:

– Ну ладно. Допустим – есть. Допустим – созрел. Хотя упорно не желаю видеть ее в рваном халате – я ее даже в нерваном не представляю. А как же проблемы? Семейные, я имею ввиду. На хрена мне проблемы, скажи? Вот тебя они не раздражают?

– Как меня может раздражать обязанность заработать денег на зимний комбинезон Катьке? Это же моя Катька, самый драгоценный, самый замечательный ребенок в мире! Разве я могу допустить, чтобы моему ребенку было холодно? Разве я могу допустить, чтобы у моей Лидки, моей – понимаешь, чтобы у Лидки был только один рваный халат?

Кеба заржал, как конь на скачках:

– Нееет, пусть у нее будет два рваных халата! Три рваных халата!

Бубнов тоже рассмеялся, впрочем, не так весело:

– Придурок. Дались тебе эти халаты! Ты главного не понимаешь. Мне ведь на этот долбаный халат наплевать. Пусть дома ходит, как ей нравится. Я, между прочим, дома тоже смокинг редко надеваю. Зато вне дома моя Лидка должна быть лучше всех. Может, не для всех, но для меня – лучше всех! И это нужно не ей. Это мне самому нужно. Это я хочу, чтобы рядом со мной всегда была моя Лидка, и я хочу, чтобы мне все завидовали: смотрите, оказывается, самая лучшая женщина в мире не у кого-нибудь, а у Лешки Бубнова. Молодец парень, отхватил себе королеву!

Кеба пожевал нижнюю губу, потер подбородок, посмотрел в глаза лучшему другу:

– И что? Считаешь, нужно жениться?

– Ген, ты меня сегодня просто поражаешь тупостью. Да не я должен считать, не я, а ты! Я ж ее знать не знаю, твою наивноглазую. И не мне с нею жить, а тебе. Вот и разберись в себе. Та ли это, с кем бы ты хотел прожить жизнь? Ее ли тебе хочется видеть в рваном халате?

– Да никого я не хочу в рваном халате! Что ты прицепился к этому халату?!

– Халат – это образ, не принимай буквально. Я не спрашиваю тебя, хочешь ли ты видеть кого-то в рваном халате. Ты сам реши – хочешь ли ты видеть ее в любом виде, пусть даже и в халате. Будет ли она тебя в нем раздражать, или тебе будет наплевать на то, во что она одета – вот наиглавнейший вопрос! Если это «твое» – тебе будет наплевать на халат, на ночнушку, на что там у них еще есть? Тебя будет волновать только она сама – хорошо ли она себя чувствует, не голодна ли, ничего ли ее не тревожит, хорошее ли у нее настроение. Потому что от ее настроения напрямую будет зависеть твое. От ее здоровья будет зависеть твое. Если у нее болит голова – значит, сегодня ты останешься без секса. И что тогда? Разозлишься, обидишься? Или пожалеешь, посочувствуешь? И хрен с ним, с сексом – главное, чтобы родная твоя не болела. Теперь понял?

– Вот теперь понял. Понял, что как только встречу бабу в рваном халате – сразу женюсь.

– Ни хрена ты не понял. Ну и дурак.

* * *

Но дураком Кеба только прикидывался. На самом деле откровения друга он воспринял весьма серьезно, и даже частенько над ними размышлял.

Рваный халат, конечно, глупость несусветная – это уж Лёха погорячился. Ясное дело, Бубнов имел в виду не реальный рваный халат, а лишь некий фетиш, раздражающий фактор. Но выбор его оказался неудачным: теперь при мысли о женитьбе в воображении Кебы непременно возникал образ неряшливой бабы в рваном халате, с нечесаной головой и заспанными глазами. При этом чаще всего у нее на руках представлялся сопливый младенец, нудно хнычущий противным гундосым голосом. И минутное желание жениться тут же исчезало, словно его и не было никогда.

И все-таки в последнее время Гена явно ощущал неудовольствие собственной жизнью. Посмотришь со стороны – обзавидуешься: единственный мужик в бабьем царстве. Только свистни – любая дурочка твоя.

Но в том-то и дело, что не тянуло его на дурочек. Наглостью и беспринципностью они лишь раздражали его. Да что там – одно время Ольгу презирал за доступность, пока не понял, что она не такая, как остальные.

А ведь когда-то не был таким щепетильным. В семнадцать все эти бесплатные давалки были для него пределом мечтаний. Но даже самому не верилось, что заоблачные, казалось бы, мечты когда-то станут реальностью. Еще бы: юношеская прыщавость мешала поверить в собственную неотразимость.

«Переболев» взрослением, Гена оставил в прошлом безудержные мечты. Теперь они казались ему глупыми, детскими. Нельзя сказать, что уже в двадцать его не интересовали женщины. Интересовали. Но теперь они стали доступными, о них уже не стоило мечтать – нужно было обходиться с ними вполне по-взрослому. Доступное быстро покидает разряд мечты.