«1. Представитель Коминтерна не может в одно и то же время быть и уполномоченным ВЧК, и Разведупра. Наоборот, представители Разведупра и ВЧК не могут выполнять функции представителя Коминтерна в целом и его отделов.

2. Представители Разведупра и ВЧК ни в коем случае не имеют права финансировать за границей партии или группы. Это право принадлежит исключительно Исполкому Коминтерна.

Представители ВЧК и Разведупра не могут обращаться к заграничным партиям и группам с предложением об их сотрудничестве для Разведупра и ВЧК.

3. Разведупр и ВЧК могут обращаться за помощью к компартиям только через представителя Коминтерна.

4. Представитель Коминтерна обязан оказывать ВЧК и Разведупру и его представителям всяческое содействие».

Пока что это был только раздел сфер влияния ведомств, но он уже налагал некоторое ограничение на связи разведки и иностранных коммунистов. Впрочем, этот договор изначально не выполнялся: запреты запретами, а работать-то надо! Действовать с опорой на компартии было самым легким путем для разведчиков, так что, несмотря на все инструкции и указания, резиденты постоянно на него сворачивали. А дисциплина в советских спецслужбах была как и по всей стране. То есть каждый работник признавал ее лишь постольку, поскольку ему самому этого хотелось.

«Положение» стало лишь первым в длинном ряду ему подобных бумаг, каждая из которых все больше и больше ограничивала использование членов иностранных компартий для разведработы, а затем его и вовсе запретили.

У этого запрета было несколько причин, и ведомственная ревность – последняя из них. Коммунистический Интернационал честно и откровенно занимался экспортом революции, в том числе и такими методами, как террор, организация восстаний, партизанская война. Рядовые бойцы Коминтерна с превеликой охотой готовы были служить Советскому государству на любом месте, куда их поставят, в том числе и на поприще разведки. Но у них было весьма специфичное представление о дисциплине и конспирации – это раз. Они были, как правило, известны полиции, и за ними устанавливали слежку – это два. Использование иностранных коммунистов вело к многочисленным провалам, чреватым крупными «шпионскими» скандалами, международное же положение СССР было и без того сложным, и лишний раз обострять отношения с правительствами и общественностью других стран было вовсе ни к чему. Отсюда шли запреты, с каждым новым годом и каждым новым провалом становившиеся все строже и строже.

Однако практика разведработы вносила свои коррективы. Советские разведывательные ведомства буквально задыхались от нехватки кадров, способных работать за границей, особенно нелегально. Так что в первой половине 20-х годов все равно сплошь и рядом работники спецслужб молодой Советской Республики являлись одновременно и бойцами Коминтерна. Затем эту практику стали ограничивать. В случае если без человека было не обойтись, его обязывали выйти из партии и перейти на работу в разведку – нетрудно догадаться, что и зарубежные компартии были не в восторге от того, что у них уводили лучших людей. Так что грозные решения по-прежнему не выполнялись. Каждый отдельный резидент персонально пасовал перед непреодолимыми трудностями самостоятельной работы и нарушал запрет, и из этих персональных нарушений вырастала повсеместная практика. Пользы же от выхода агентов из партии было немного, поскольку полиция неотступно следила как за действующими коммунистами, так и за бывшими. Кроме того, отсутствие связей с советской разведкой ни в коей мере не избавляло зарубежных коммунистов от обвинений в работе на иностранное государство, а СССР – от обвинений в шпионаже с их помощью.

Подобное положение стало одним из достаточно убедительных аргументов в пользу того, чтобы все-таки привлекать коммунистов к разведработе, хотя и не в таких масштабах, как в начале 20-х годов. И, несмотря ни на какие запреты, все равно в 20-х, 30-х, 40-х годах практически вся советская разведывательная сеть в Европе и Америке опиралась на невидимую стальную сеть Коминтерна. И оттуда же вышли ее лучшие разведчики, звезды этого времени, названного «эпохой великих нелегалов», такие как Шандор Радо, Генри Робинсон, Ян Черняк и многие другие, а также огромное количество низовых работников. И Рихард Зорге вроде бы из того же коминтерновского ряда.

Однако это лишь на первый взгляд. Дело в том, что одни из разведчиков-коминтерновцев некоторое время жили в СССР, как Леопольд Треппер или Шандор Радо, занимаясь здесь какими-то своими делами, другие приезжали учиться, как Иоганн Венцель, третьи никогда в Союзе не бывали. У себя на родине они либо находились на нелегальном положении, либо выходили из рядов компартий, маскируясь под добропорядочных обывателей. Да, они имели отношение к Коминтерну, но среди них не было функционеров центрального аппарата. Инструктор Коминтерна, который разъезжает по Европе, решая разнообразные вопросы подведомственных компартий – это далеко не маленький человек, и привлекать такого на работу в качестве простого агента, даже если это очень надо (насчет «очень надо» – несколько позже) и его направляют в очень сложный регион – явный мезальянс для привлекаемого. Это – во-первых.

Во-вторых, надо учитывать и реакцию коминтерновского руководства, которому никак не могло понравиться, что ценного работника уводит ведомство, с которым и без того идет постоянный спор за кадры. И в-третьих, такие люди, несмотря на конспирацию, все равно маячили на виду у полиции, так что Зорге был засвечен не только в своей бурной молодости, но и в конце 20-х годов в качестве деятеля Коммунистического Интернационала. И посылать его в страну, где принадлежность к компартии каралась смертью, было непростительной авантюрой. Тем более трудно представить, что эта идея принадлежит Яну Берзину – человеку, который любил и лелеял своих нелегалов, выращивал их, как цветы, и, сам в молодости приговоренный к смерти, придавал огромное значение безопасности и конспирации.

И во имя чего? Добро бы министр внутренних дел Китая был женат на сестре Зорге или у него там были какие-то другие совершенно исключительные возможности. Но ведь его посылали в Китай с журналистским удостоверением, можно сказать просто «на авось», он должен был начать работу с чистого листа. Да, он умен и обаятелен, да, хорошо разбирается в политике, но нет ни малейшей гарантии, что у него вообще что-то получится. Так что мало того, что риск был велик, он еще и не был оправдан, и трудно представить, чтобы Берзин ради такого сомнительного результата взял на себя подобную ответственность. Нет, в высшей степени странное предложение сделал Ян Карлович Берзин Рихарду Зорге. И, размышляя над этим странным обстоятельством, мы находим здесь ниточку, ведущую к альтернативной биографии разведчика.

А вот если «перевернуть» ситуацию, то все объясняется. Давайте представим, что эта идея – стать разведчиком и отправиться в Китай – пришла в голову не Берзину, а Зорге. А что тут неожиданного? Он вполне мог так поступить. Такой неспокойный человек, как Рихард, вечно искавший на свою голову приключений, за пять лет в СССР должен был озвереть от этой мирной безопасной жизни. Работа инструктором в спокойной и благополучной Европе ни в коей мере не давала ему то «упоение в бою», которое он так любил. И тогда он, прекрасно разбираясь в мировой политике, сам придумал для себя эту роль – разведчика-журналиста. Да, это риск. Но, с другой стороны, ведь не Берзин посылал его на этот риск. Доброволец – это совсем другое дело. Если человек сам готов поставить на карту жизнь, предлагает приемлемый вариант и есть шансы, что у него получится, то почему бы и нет? Не мальчик, в тридцать четыре года можно и самому отвечать за свою жизнь и свою смерть.