Потом его подвели к зеркалу, и он испугался, потому что оттуда на него смотрел папочка, только чуть постаревший и бритый.

– Нет, Саймон, – твердили они ему благоразумными профессиональными голосами. – Это твое отражение. Это ты в зеркале.

Он был в коме. Кома! Вот это слово. Был в коме, и у него какая-то там амнезия. В кино герои всегда впадают в кому. Правда, когда приходят в сознание, у них всего лишь немного болит голова и им нельзя резко садиться в постели. А потом уж они в порядке. Ну а он нет. Сколько дней прошло, а он все еще не в порядке. Поэтому он и попросил вызвать Джеффа. Нет, на самом деле сначала он попросил привести мамочку, но ему сказали, что она давно умерла, и это был шок, потому что ему казалось, что она должна быть где-то рядом, особенно сейчас, когда она ему так нужна. И тогда он разрыдался. Ужас охватил его. Сковал ему руки, сдавил грудь так, что он не мог ни двигаться, ни думать, ни даже умолять оставить его одного.

Он забывался и продолжал ее звать, но сейчас уже твердо усвоил: мама умерла. Остались только они с Джеффом. Джефф сможет заполнить пустоту. К тому же если Джефф окажется старым, то он во все поверит. Поверит, что он тоже старый и, видимо, забыл, как жил все эти годы. Джефф поможет ему вспомнить все, что он забыл, и все будет хорошо, потому что они с Джеффом всегда были близки. Они были похожи. «Похожи, как горошины в стручке», – часто говорила мамочка. Хотя он никогда толком не понимал, что это значит. Он спросит Джеффа, когда тот придет.

Внезапно он остановился и обернулся. Джефф!

Физический эффект присутствия отца разрушился вмиг, и Рикмен увидел Саймона таким, каким он был двадцать пять лет назад, летом семьдесят девятого. Тощий белобрысый взлохмаченный юнец, обожающий драные джинсы и немного важничающий в черной армейской шинели, купленной в стоке при армейских вещевых складах. Рикмен смотрел в ярко-голубые глаза своего семнадцатилетнего брата, человека, которого он любил и которому верил больше, чем всему остальному миру. Странно он чувствует себя: ожили старые страдания, но ожила и надежда, кровь быстрее заструилась по венам.

– Старик, как я рад тебя видеть! – Саймон рванулся к нему, оскалив зубы в ухмылке шире плеч.

Рикмен взглядом остановил его. Этот взгляд был выработан тринадцатью годами тяжелой работы в полиции, напряженными обходами участков в Токстет, патрулированием на пустошах; позже – расследованиями дел наркоторговцев и сутенеров, бандитских убийств и организованной преступности. Тринадцать лет лицом к лицу с закоренелыми преступниками и психопатами.

Ухмылка полиняла и потухла, и Саймон остановился с обиженным выражением лица, безвольно опустив руки. И снова появился он, их отец, только более смуглый и морщинистый и менее рыхлый. Обиженный вид и озадаченное выражение, казалось, говорили: а что я такого сделал? Эту черту Саймон унаследовал от отца.

– Джефф? – промямлил он.

Рикмен почувствовал жалость к нему, затем раздражение, оттого что способен был еще что-то чувствовать.

– Что тебе от меня нужно, Саймон?

– Ничего, я…

Яркие голубые глаза Саймона затуманились, и Рикмен вздохнул. Складывалось все не так, как он предполагал.

– Твой врач сказал, что ты хотел меня видеть.

– Да. – Он нахмурился, будто пытаясь вспомнить беседу с врачом.

– Зачем?

– Ты мой брат, Джефф. Я только… Я хотел увидеть брата.

– До сих пор тебя это как-то не волновало.

Саймон вновь мучительно наморщил лоб, будто с трудом переваривая слова брата, не в силах сосредоточиться.

– Подумал о тебе сразу после того, как очнулся, – наконец заговорил он. – Я был в… – Он сжал губы, пытаясь вспомнить слово, а в памяти Рикмена снова вспыхнуло воспоминание: сорокалетний отец уставился в пространство, стараясь ухватить слово, поймать его в воздухе. – Я крепко спал, – произнес Саймон, явно сбитый с толку невозможностью подыскать нужное слово. И покачал головой – этот жест Рикмен успел подметить раньше. – Слова… Как рыбки. Скользкие… Глубокий сон… Как еще его назвать?… – Он явно просил подсказки.

– Кома, – помог ему Рикмен.

Саймон кивнул.

– Кома, – повторил он, пытаясь сохранить слово в памяти. – Была автомобильная катастрофа. – Он почесал макушку. – Ничего не помню. – Наморщил лоб от напряжения. Затем взглянул на Рикмена, и его лицо прояснилось, он даже слегка улыбнулся. – Хотя нет, тебя я вспомнил.

– Восхитительно, – сказал Рикмен. – Наконец-то ты меня вспомнил!

Саймон не заметил иронии.

– Я вспомнил… – Он нетерпеливо потряс головой. – Я все вспомнил, Джефф, – поправил он себя.

– Все ли?

Рикмен вгляделся в лицо брата. Он увидел неясные проблески чувства – вины, осознания? И тогда Рикмен сказал:

– Ну, раз ты вспомнил все, то поймешь, почему я сейчас отсюда уйду.

И Джефф ушел, а он так и не понял, что же произошло. К тому же он забыл спросить у брата о всех тех вещах, о которых спросить собирался. Например, помнит ли Джефф, как он венчался, и действительно ли та женщина на фотографии его жена. И почему он не может вспомнить названия таких вещей, как… как кома. Ну да, он не понимал этого. Правда, что толку, если он и вспомнит нужные слова, когда уже слишком поздно?

Джефф был зол на него, это точно, а он так и не понял из-за чего. Может, у них с Джеффом произошел скандал и поэтому он разбил машину? Они всегда воевали. Он легонько покачал головой: они всегда воевали, когда были детьми. Они уже больше не дети, потому что сейчас Джефф был… старый.

Несмотря на то, что они ему твердили, несмотря на очевидность собственного отражения, смотрящего на него из зеркала, Саймон все ждал, что в дверях его палаты действительно появится Джефф – десятилетний Джефф с полными карманами всяких сокровищ: резиновая лента, карманный фонарик, серебристый перочинный нож, который Саймон подарил ему на день рождения – Джеффу исполнилось тогда девять. Им удалось утаить ножик, мамочка не сумела его конфисковать. Джефф с вечно разбитыми коленками и потрясающими идеями. Не этот старый Джефф, этот огромный, пугающий Джефф, казавшийся таким сердитым… И голос у него совсем как у папочки.

Этот Джефф, приходивший его навестить, был совсем взрослым. Значит, врачи не врали: ему, Саймону, действительно сорок один. Он посмотрел в зеркало и с новым ужасом увидел глядящего на него отца – с его беспокойными, покрасневшими, испуганными глазами. Он услышал шум в ушах и не понял, что это его собственная бешено пульсирующая кровь.

Ему хотелось броситься за Джеффом, извиниться, только чтобы они снова были друзьями, ведь он не может остаться один. Вот только мир стал больше, враждебнее, ужасно изменился за потерянные годы – между юностью и этой нелепой зрелостью, и он так и не нашел в себе храбрости переступить порог.