Перечисленные выше руководители продолжали реформаторский курс и после гибели Столыпина. Особенное внимание надо обратить на связку Коковцов (министр финансов, премьер-министр) — Покровский (товарищ министра финансов, государственный контролёр, министр иностранных дел). Эти выходцы из Госканцелярии долгое время рука об руку служили в Минфине. Репутация Коковцова всегда стояла высоко, что признавали даже думские оппозиционеры, а его компетентность в финансово-бюджетных вопросах заметно превосходила познания лидеров кадетов и октябристов, которые всегда ему возражали, однако «выступали без всякой надежды на успех, лишь из принципа»[226]. Коковцов, обладавший «исключительной способностью координации мысли и слова», мог говорить без запинки сколько угодно, «совершенно свободно снабжая свою речь обильным цифровым материалом»[227]. После отставки в начале 1914 года последовало его назначение членом Государственного совета, где стал одним из лидеров верхней палаты.

Его ближайший сподвижник Покровский, известный меньше, наоборот, только начал выходить на первые роли. Уйдя вместе с премьером Коковцовым, он вскоре вернулся в состав правительства на должность государственного контролёра. Это назначение было встречено с редким по тем временам удовлетворением в общественных кругах: пробывшего на государственной службе свыше двадцати лет Покровского отличал не карьеризм, а знание своего дела[228]. Ему отводилась центральная роль по устройству России в послевоенном мире, когда на первый план выдвигаются экономические вопросы. Неслучайно этот опытнейший финансист в конце 1916 года получил пост министра иностранных дел, и, вероятно, именно он рассматривался главным кандидатом на пост премьер-министра послевоенной России. Что касается последнего российского премьера Н.Д. Голицына, то это, конечно, переходная фигура, да он и сам старался ограничиться лишь председательствованием в Совете министров и докладами императору о рассмотренных там делах[229]. Причём именно Покровский умел находить общий язык с думской оппозицией[230]. Для него ораторы Госдумы, нещадно громившие в стенах нижней палаты последнее императорское правительство, делали исключение; его профессионализм не ставили под сомнение даже самые ярые оппозиционеры[231]. Он рассматривался в качестве антипода Штюрмеру. Кстати, возглавив МИД, именно Покровский сумел добиться назначения недавно отставленного главы внешнеполитического ведомства С.Д. Сазонова английским послом[232].

Глава вторая

Идеологические источники, движущая сила модернизации

В историографии СССР вопрос о том, кого в последние четверть века существования царской России можно признать носителем модернизации, не мог быть поставлен предельно прямо, то есть открыто. По идеологическим соображениям острые дискуссии на эту тему были обречены разворачиваться в свете актуальной для советской науки проблемы: освещении условий, сделавших возможной Октябрьскую революцию. Изучение истоков великой победы стало тем разрешённым исследовательским полем, где сталкивались различные мнения, «ломалось немало копий». Нужно сказать, что, несмотря на такие стеснённые рамки, отечественным специалистам удалось наработать значительный массив материала, благодаря чему понимание буржуазного развития на излёте Российской империи заметно продвинулось. Размышления о предпосылках Октябрьской революции напрямую были связаны с выяснением степени развитости капиталистических отношений. Согласно марксистко-ленинской логике, состояние капитализма накануне крушения старого мира обязано находиться на уровне, который можно рассматривать в качестве последней ступени перед наступлением новой эры.

Конечно, царская Россия не очень соответствовала данному краеугольному постулату. Сталин в своё время не решился использовать в «Кратком курсе истории ВКП(б)» тезис о высокой развитости отечественного капитализма, сочтя более приемлемой идеологическую схему о его отсталом, полуколониальном характере[233]. Однако хрущёвская оттепель, заклеймив сталинские теоретические извращения, открыла дорогу для «вывода в свет» нашего капитализма. В русле восстановления марксистско-ленинских истин последний перестал восприниматься недоразвитым, о его подчинённости зарубежным хозяевам речи теперь не велось. Наоборот, исходя из ленинских характеристик российский бизнес, аналогично западному, стал рассматриваться достигшим монополистической стадии, подчинившим себе чиновничий аппарат с превращением его в послушное орудие для своих хищных целей. Программа КПСС образца 1961 года чётко фиксировала: «Монополии, сосредоточив в своих руках подавляющую часть общественного производства, господствуют над жизнью нации. Кучка миллиардеров и миллионеров бесконтрольно распоряжается всем богатством… Государство стало комитетом по управлению делами монополистической буржуазии»[234]. Соответственно, советская наука настраивалась на отбор и восприятие материала, необходимого для иллюстрации утверждённой аксиомы. Труды целого ряда исследователей, где тон задавали В.И. Бовыкин, А.Н. Погребинский, В.Я. Лаверычев и др., обосновывали передовой характер, всемогущество отечественного капитализма. Поднятый обширный документальный пласт украшался соответствующими цитатами, надёрганными преимущественно из ленинской публицистики. Эти теоретические новации имели важные последствия для изучения капитализма в целом. В то же время сквозь призму марксистской классики какие-либо особенности буржуазного генезиса расценивались как нечто второстепенное, что никак не в состоянии изменить главного, в своё время гениально указанного основоположниками учения. В подобном формате буржуазия выглядела двигателем развития, хотя, разумеется, весьма противоречивого, уродливого. Потому-то и грянула великая революция. Под руководством своего авангарда — партии — власть берёт пролетариат, который реализует модернизационные заботы уже в русле подлинного общественного блага.

Однако стремление вписать Россию в жёстко заданный канон не выдерживало проверки фактами. Многочисленные архивные и мемуарные источники, активно вводимые в научный оборот с рубежа 1950-1960-х годов, свидетельствовали о довольно специфическом состоянии дореволюционного капитализма. Опираясь на них, некоторые учёные — А.Л. Сидоров, И.Ф. Гиндин, П.В. Волобуев, К.Н. Тарновский и др. — стали поднимать вопрос об отличиях буржуазного строительства в России от западной модели, основанной на свободном рынке. Так, Гиндин в известном монографическом исследовании отмечал: «Изучение государственного вмешательства, искусственного ограничения конкуренции и создания правительством привилегированного положения для узких капиталистических групп приводит к выводу, что домонополистический капитализм в пореформенной России не принял до конца тех типичных для капитализма «свободной» конкуренции форм, в каких он сложился после промышленного переворота в странах, где капиталистический способ производства утвердился после буржуазных революций»[235]. Такие условия не могли также не наложить своеобразного отпечатка и на отечественный бизнес последних двух десятилетий существования царизма. Поэтому на первый план выдвигались проблемы многоукладности, отсталости российской экономики, сохранения крепостнических, по сути патриархальных отношений, из которых произрастал капитализм. Подобные взгляды, объединившие группу вышеназванных историков, получили в литературе название «нового направления»[236].

Добавим: интерес к поднятым проблемам стимулировало начавшееся в конце 1950-х — начале 1960-х годов крушение мировой колониальной системы. Как известно, поиск освободившимися странами самостоятельных путей далеко не всегда вдохновлялся рыночным либерализмом в западном стиле. Особенно привлекательным для «новонаправленцев» стал пример Индии, избавившейся от английского владычества. Главным двигателем модернизации там выступило государство: его вмешательство в экономику выразилось, с одной стороны, в помощи частному бизнесу (займы, субсидии, заказы), в широком развитии казённого предпринимательства — с другой[237].