лет десять, не меньше, но тотчас же заставил себя улыбнуться оплошности: — Простите… мисс, — а взгляд уже отметил в щедро расстегнутом проеме кофточки одну грудь, похожую контуром на гондолу дирижабля; вторая грудь кокетливо пряталась в кофточке.

Соседка втянула свой омерзительный резиновый пузырь и низким джазовым голосом произнесла:

— Что-то мне холодно, сэр. Нет ли у вас чего-нибудь выпить?

— К сожалению, — ответил я. — Застегните кофточку, вам будет теплее.

Соседка усмехнулась. Опустила взгляд, словно проверяя разумность моего совета, и ответила тем же игривым тоном:

— Тогда мне будет жарко, сэр.

— Что же делать? — соображал я, как поступить.

А не так она уж и страшна, эта особа, а без своего омерзительного бабл-гама так вообще недурна…

— Неужели вы не знаете, что делать, сэр, — рассмеялась соседка, точно обронила на пол вязанку дров, — когда девушке холодно?

— Представьте, я уже забыл. Годы, мисс, они оставляют свои зарубки.

— Годы, сэр?! — воскликнула соседка как-то особо, как бы воскликнув шепотом. — Вы мне кажетесь куда моложе моего отца.

— А сколько ему? — промямлил я.

— Отцу? А черт его знает. Кажется, пятьдесят.

— Вы очень добры, мисс. — Я засмеялся и вдогонку пошутил: — Я могу усыновить вашего отца.

— Ха! — Она уставилась на меня дикими черными глазами. — Вас, белых, не поймешь. Кажется, что все одного возраста. Даже с такой сединой, как ваша, сэр.

То же самое я думал и о неграх: после определенного порога, казалось, возраст у них уравнивался. Но промолчал, глупо хихикнув. Вот незадача — свалились на мою голову приключения в полутемном вагоне. Надо решительно пресечь домогательство, я не мальчик. В то же время любопытство путалось в ногах благоразумия, строило рожи и показывало язык: не справишься ты с собой, милый друг, не устоишь, не тяни время — ведь ты никогда не был близок с черной женщиной. Это ж новое для тебя ощущение. Возможно, никогда больше не представится подобный случай. Риск был — эта навязчивая девица наверняка имела за спиной веселую биографию. А бес нашептывал в ушко: «Это все не про тебя, все эти неприятности могут произойти с другими, а не с тобой. Нормальная девчонка, утомленная скучной дорогой. Увидела белого одинокого мужика. Почему бы и нет?! Они, черные девицы, наверняка охочи до белого господина…» Будто я был единственный белый мужчина на земле, сплошь заселенной темнокожим людом. Мужчинам свойственно преувеличивать свои мнимые достоинства, возможно, оттого, что человек всегда ищет оправдания своим поступкам. И впрямь, седина в бороду — бес в ребро…

Унылая предусмотрительность и блудливое нетерпение затеяли свару в моей душе, а ладони покрылись давно забытой испариной… Эта прекрасная черная грудь, казалось, на глазах принимает еще более совершенные формы и, не выдержав собственной тяжести, вот-вот готова вывалиться наружу…

— Как вас зовут? — Я едва ворочал языком.

— А как бы вы меня назвали? — Ее ладонь вновь оказалась на моем колене, продолжая свою изуверскую пытку.

— Гм… Ну, скажем… Мэри. — Я держался из последних сил.

— О! — Она провела ладонью по моему колену с какой-то хозяйской уверенностью, не стесняясь. — Вы угадали, даже странно. Мое имя Розмари. Но все зовут меня Мэри… Как вы угадали? — по-детски удивилась соседка. — А как вас зовут?

Я назвался. Мэри страдальчески сморщила гладкий лоб, пытаясь повторить мое имя. Тщетно. В английском языке нет мягкого знака…

— А где ваш мальчик, Мэри? Мне кажется, вы сели в вагон с мальчиком, — продолжал я свое бессмысленное барахтанье.

— Ты много говоришь, Ила… Неужели тебе не хочется меня согреть? — Она повернулась ко мне. Сосок ее груди черным-пречерным наперстком коснулся моей рубашки.

Я испугался. Впервые в жизни я испугался близости женщины. И лишь в следующее мгновение понял причину своего испуга: а не провокация ли это? В Америке, с их судебной системой, подобная провокация не редкость. Еще чуть-чуть — и она закричит, что я покушаюсь на ее невинность, всполошит вагон, придет этот черный, как тень, проводник Эдди Уайт — кстати, куда это он подевался?! Сексуальное домогательство — серьезнейшее преступление, за него и жизни не хватит, чтобы расплатиться… Конечно, провокация! Решила, что у белого господина, едущего в поезде до Лос-Анджелеса, наверняка есть чем поживиться. Ведь в этой стране, по официальной статистике, — миллион миллионеров…

Злясь на себя, на свою осмотрительность и в то же время не желая расставаться со сладким вожделением, я произнес, падая в долгую паузу после каждого слова:

— Послушай, Мэри… Нельзя мне… заниматься этим делом…

— Почему, Ила? — Ее рука так уверенно путешествовала по моему колену, что остановить ее было невозможно, да и я не хотел, не хватало сил. — Мы можем накрыться твоим плащом, Ила…

— Понимаешь… Я очень болен.

Ее глаза тревожно уставились на меня.

— Нет, ты не подумай чего… У меня больное сердце.

— Только и всего! — воскликнула она с легкомыслием молодости. — У моего отца было больное сердце, так он так справлялся с моей мамашей, что мы с сестрой подушкой накрывались…

— Значит, у твоего папы было не такое уж и больное сердце, — улыбнулся я, чувствуя, как что-то сместилось во мне, стало легче дышать.

— Ну да… не такое больное, — ревниво проговорила Мэри. — Он ведь и умер от сердца, а ты говоришь — не такое больное.

— Видишь, — облегченно вздохнул я. — Ты хочешь, чтобы и я умер? Прямо в вагоне. Представляешь, какие у тебя возникнут проблемы! Думаю, что тебе эти проблемы не нужны.

Мэри слегка отодвинулась. Перспектива превратиться из охотника в жертву была не слишком привлекательна…

— Ладно, Мэри, успокойся, спрячь свои прелести.

Я протянул руку, чтобы хоть напоследок коснуться этого великолепного черного тела. Но тотчас отдернул — даже легкого касания юридически вполне достаточно, чтобы поднять шум и начать сутяжничество в этой законопослушной стране… Мэри засмеялась и легким движением плеча спрятала в глубину кофточки свою бархатную драгоценность…

«Идиот, — казнил я себя, — перестраховщик, трус несчастный. Всю оставшуюся жизнь ты проживешь со щемящим чувством упущенной радости. Старый дурак, воспитанник социалистической системы страха. Американец небось плюнул бы на все и без разговоров залез в джинсы этой молодки».

Мэри легонько похлопала рукой по моим пальцам, что вцепились в подлокотник кресла. По-женски участливо, с состраданием.

— Ничего, Ила, все будет о’кей. Мой отец отваривал листья муилы. И пил. Два раза в день. Ему здорово помогало, лучше всяких лекарств. Хочешь, я тебе пришлю мешочек этих листьев, оставь свой адрес.

— Что за листья такие? — вяло спросил я.

— Они растут на нашем острове. Мои родители родом с Островов Зеленого Мыса. Там и сейчас живет моя бабушка. Она и пришлет мне листья.