без того более чем в два раза превосходил флоты ближайших соперников. Отдаленная Керкира единственная среди греческих полисов обладала сколько-нибудь существенным флотом, а третье место в этом списке занимал важнейший союзник Спарты, город-государство Коринф. Однако они не представляли для Афин реальной опасности, ибо грандиозные, ошеломляющие победы афинян над персами на море показали, что умения моряков даже важнее, чем размер флота.

На протяжении пятого столетия Афины постепенно превращали оборонительный альянс, который они сформировали для войны с персами, в фактическую морскую империю. Афины требовали, чтобы союзники несли свою долю расходов, и жестоко расправлялись с теми, кто, как Наксос, пытался вырваться из их хватки. К 440 году до нашей эры все афинские колонии, кроме отдаленных Лесбоса и Хиоса, отказались от собственного флота и вместо того платили Афинам за защиту. Далее Афины значительно расширили торговые связи в регионе (насаждая такой торговый режим, при котором малые греческие полисы наслаждались достатком, а взаимосвязи стали теснее, чем когда-либо ранее). Опираясь на доходы от торговли, афиняне финансировали развитие культуры, благодаря чему появлялись прежде немыслимые сооружения (например, Парфенон) и устраивались частые театральные постановки (тех же пьес Софокла). Даже при том, что другие греческие полисы воспринимали все это с нарастающим недовольством, афиняне полагали дальнейшее расширение своей империи делом совершенно естественным. Позже они, по Фукидиду, заявляли спартанцам, что «нет ничего странного или даже противоестественного в том, что мы приняли предложенную нам власть и затем ее удержали. Мы были вынуждены к этому тремя важнейшими мотивами: честью, страхом и выгодой…»[109][110].

Спартанцы посмеялись над этим объяснением. Они-то знали, что афиняне ничуть не менее безжалостны и хитры, нежели они сами. Впрочем, их недоверие к афинянам также отражало резкий контраст между политическими и культурными принципами двух полисов. Спарта поддерживала смешанную политическую систему, сочетавшую монархию с олигархией. Она редко вмешивалась в дела отдаленных полисов, предпочитая вместо этого сосредотачиваться на предотвращении восстаний илотов дома и на сохранении регионального господства. Спартанцы, безусловно, гордились своей культурой, столь непохожей на прочие. Но, в отличие от афинян, они не стремились побудить другие полисы следовать по тому же пути развития. Несмотря на свое многочисленное войско, Спарта была консервативным государством, радеющим за статус-кво[111]. Коринфский посол так сообщил спартанскому народному собранию: «…вы, лакедемоняне, еще продолжаете бездействовать! По-вашему, мир сохраняют не те, которые даже своими военными приготовлениями не нарушают права, но, однако, решительно показывают, что не потерпят обиды, если им причиняют ее. Для вас справедливость заключается в том, чтобы и не нападать на других, и самим, защищаясь, не причинять обиды… ваш образ действий сравнительно с афинским совершенно устарел»[112].

Что ж, коринфянин лишь слегка преувеличивал. Афины стремились распространить свое влияние на все стороны жизни. Афиняне считали, что они раздвигают границы человеческих достижений. Их нисколько не смущало то, что они вмешиваются в дела других полисов, помогают свергать олигархические правительства на греческих островах и устанавливают вместо них демократические режимы. Они неоднократно пытались убедить нейтральные города (к примеру, Керкиру) присоединиться к своему альянсу. Сильнее всего Спарту тревожило то обстоятельство, что амбиции Афин как будто не ведали пределов. Афинский посланник прямо заявил спартанцам незадолго до войны: «…искони уже так повелось на свете, что более слабый должен подчиняться сильнейшему»[113].

Вскоре после изгнания персов спартанцы, желая напомнить греческому миру о том, кто господствует в Элладе, потребовали, чтобы афиняне не восстанавливали свои городские стены. Это означало, что Афины должны оставаться уязвимыми перед нападением с суши, и таким образом Спарта намеревалась их наказать, если они осмелятся проявить неповиновение. Но Афины отнюдь не собирались возвращаться к былому статус-кво. Афиняне считали, что многочисленные жертвы ради победы над персами обеспечивают им определенную степень автономии. Однако спартанские правители увидели в их отказе неуважение к себе, а другие полисы усмотрели еще более зловещие признаки имперских амбиций, угрожающих установленному порядку.

На текущий момент возрастание военной мощи Афин не сулило весомой угрозы для Спарты. Вместе с союзными силами спартанцы превосходили афинское войско более чем в два раза. Большинство спартанцев не сомневалось в том, что их конфедерация является бесспорным политическим гегемоном в Греции. Тем не менее, с учетом роста могущества Афин, кое-кто стал настаивать на упреждающем нападении, дабы напомнить всему греческому миру, кто именно в Элладе номер один. Эти спартанцы утверждали, что, если позволить Афинам и далее беспрепятственно развиваться, это в конечном счете поставит под угрозу спартанскую гегемонию. Народное собрание отвергло эти ранние призывы к войне, но с ростом могущества Афин все громче звучали и голоса спартанских «ястребов».

Некоторое время спартанцы продолжали считать, что дипломатия поможет остановить возвышение Афин. После едва не случившегося сползания в общий конфликт в середине столетия – эта череда стычек известна как Первая Пелопоннесская война[114] – противники закрепили сложившиеся отношения мирным договором 446 года до нашей эры. Знаменитый тридцатилетний мир заложил основу комплексного регионального порядка. Членам одного альянса запрещалось вступать в другие союзы, также устанавливались правила и процедуры обязательного третейского суда и невмешательства в чужие дела, фиксировались прецеденты, которые до сих пор используются для разрешения споров между странами. В последующий период Афины и Спарта договорились разрешать споры через двусторонние переговоры, а в случае провала последних прибегать к содействию нейтральной стороны, скажем, дельфийского оракула[115]. Пускай формально договор признавал Афины равноправной стороной, спартанцы могли утешаться тем, что их верные союзники – Коринф, Фивы и Мегара, ключевые члены Пелопоннесского союза, подвластного Спарте, – все расположены, так сказать, на пороге Афин.

Для обоих полисов плоды мира были столь же сладкими, сколь горькими казались плоды войны. Договор позволил Спарте и Афинам сосредоточиться на собственном развитии. Спарта укрепляла давние союзы со своими соседями. Афины продолжали использовать флот для доминирования на море и извлекали выгоду из торговли по всему бассейну Эгейского моря. Они накопили стратегический резерв невиданных прежде размеров – 6000 талантов золотом[116], и каждый год к этой сумме добавлялись еще 1000 талантов. А Спарта, где продолжало существовать стоическое и консервативное общество, пережила свое, пусть и меньших масштабов, культурное возрождение.

Эта схема отношений обеспечила период беспрецедентной гармонии в пределах обширного эллинского мира, простиравшегося от Лазурного Берега до Черного моря. Но тридцатилетний мир не ликвидировал основополагающие причины напряженности. Он просто временно их замаскировал. В таких условиях, как писал Фукидид, было достаточно одной искры, чтобы пламя войны вспыхнуло.

Искра

Искра вспыхнула в 435 году до нашей эры. Изначально конфликт выглядел локальным и как будто