Но, как это иногда случается, в семье у Очила, незаметно для него самого, начались какие-то странные, не очень хорошие явления.

Их было только трое — Очил, Ойша и маленькая Зайнаб. Но дом, большой городской дом, с садом, в котором они теперь жили, мог вместить гораздо больше людей. И такие люди появились — тетушки, бабушки, а когда не хватало своих тетушек и бабушек, к ним присоединялись соседки. Кто не знает, сколько труда надо положить, чтобы приготовить хорошее угощение? А кому, кому — председателю Облисполкома, даже в трудное военное время, приходилось часто принимать гостей: то приехавших в областной центр земляков, то командированных из республики…

Все тетушки, бабушки и добровольные помощницы-соседки, да и гости тоже, увидев маленькую Зайнаб, старались ее приласкать, сказать погромче (так чтобы слышали папа и мама!) какое-нибудь приятное слово. Ее, конечно, засыпали подарками. Ее одевали в шелк, ей покупали лучшие игрушки. Зайнаб не было еще и семи лет, когда в доме появилось большое черное пианино, крышку которого она могла открыть, когда угодно, и тыкать пальчиками в клавиши, вызывая смех и радостные восклицания у всех, кто при этом находился в комнате.

Учителя музыки не нашли. Забыли, а может быть посчитали, что это рано. Пианино стало просто большой дорогой игрушкой. А рядом с ним жила другая игрушка — худенькая девочка с черными косичками — Зайнаб.

Зайнаб не ходила в детский сад. Зачем это ей? У нее есть всё: и своя комната, и своя няня, а сад, вот он, виден из окон, в нем достаточно места, чтобы бегать и резвиться. Нужны подруги — найдутся. Их можно собрать хоть со всей улицы. Кто же из девочек откажется прийти в такой дом? У Зайнаб есть велосипед и несколько дорогих кукол, которые папа привез ей из Москвы. Куклы эти лежат на кроватях, у них даже есть свои столики и стульчики.

Но вот настала иная пора. Зайнаб, которая всегда делала в своем доме всё, что ей придет на ум, которой было позволено ездить верхом не только на могучей шее папы, но и на гостях, — эта самая Зайнаб пошла в обыкновенную школу. И тут вдруг оказалось, что так же как и другие дети, она должна приходить вовремя, готовить уроки, подниматься из-за парты, когда ее имя назовет учитель. Рядом с ней сидел мальчик — семилетний сын сапожника из артели. Зайнаб скоро постигла разницу между своим положением и положением этого малыша. Она еще не умела читать и не торопилась этому научиться, но уже ясно видела, что мальчик приходит в школу пешком, а ее привозят на автомобиле… Разве это не значит, что она не такая, что она особенная?

Ее мама — Ойша, как-то рассказывала, что дедушка, то-есть мамин папа, живший когда-то в Самарканде, тоже был сапожником, только дедушка-сапожник, по рассказам мамы был усто[7]. Зайнаб не знала, что значит это слово и все же дедушка казался ей не простым сапожником, а могучим, красивым, и всеми уважаемым, как папа.

Когда Зайнаб принесла домой первую двойку, мама, тетушки и бабушки подняли страшный переполох. Зайнаб плакала в три ручья. Тетушки и бабушки тоже вытирали себе глаза, горевали вместе с ней. А вечером, когда пришел папа, ему сказали, что учительница у Зайнаб нехорошая, что она придирается к ребенку.

Папа сам поехал к директору школы. Что уж они там в кабинете говорили — осталось тайной для Зайнаб. Но с того самого дня она стала приносить только пятерки и редко-редко четверки.

Девочки из класса не взлюбили ее. Мальчики — часто дразнили. Зайнаб почувствовала себя отвергнутой. Сперва она страдала от этого. Но дома ее утешили. Одна из тетушек объяснила Зайнаб:

— Они тебе завидуют.

Это могучее слово «завидуют» стало теперь на долгие годы школьной жизни заклинанием, объясняющим всё. Ведь правда, было чему завидовать. Зайнаб живет в большом доме, а многие другие ученики и ученицы — с большой семьей в тесных комнатах. Зайнаб, вернувшись домой и сбросив ненавистную коричневую форму, наряжалась то в одно, то в другое шелковое, сшитое в ателье платьице. А ведь были у них в школе девочки, у которых самым красивым платьем была как раз темная и строгая форма. Зайнаб в выходные дни ездила с папой и его сослуживцами на большом открытом автомобиле в горы. А многие мальчики и девочки мечтали хотя бы по городу прокатиться в легковой машине, хотя бы просто посидеть на ее пружинистом мягком сиденье. Зайнаб, как только появлялось у нее желание, могла пойти в кино, в театр, ее брали даже на вечерние представления, ведь мама ходила в директорскую ложу. А для большого количества ребят посещение кино, особенно театра, было редким и радостным праздником! Как же здесь не завидовать?! — разъясняла тетушка…

Конечно, Зайнаб не могла ничего не делать в классе, а некоторые предметы ее по-настоящему увлекали. Она полюбила рисование, хорошо пела. На уроках родного языка она с большой фантазией и очень выразительно пересказывала содержание прочитанного.

А в дни школьных празднеств ее наряжали, как куколку, и тогда она вызывала искреннее восхищение всех учителей, девочек и мальчиков грацией и легкостью танца. Все это приносило ей мимолетный и яркий успех. Ей еще не исполнилось и одиннадцати лет, а она уже замечала, как мальчики бросали на нее восхищенные взгляды. В ней родилось милое и забавное кокетство. Ей нравилось быть на виду. Это вызывало в душе ее гордость, но гордость капризную, обидчивую.

Иногда и гордость может быть помощником. Только это плохой помощник. Гордость требует — учись хорошо, отвечай так, чтобы никто над тобой не мог посмеяться. И Зайнаб, действительно, отвечала всегда самоуверенно, а случалось и дерзко. Учиться она стала тоже лучше, чем в первых классах. И учиться ей было легко, но если преподавательница указывала ей на ошибки, Зайнаб гордо отворачивалась и замолкала. Тут гордость становилась упрямством: она ведь знала, что ей простят то, чего не прощают другим. Учительница не решалась вызвать ее отца или мать.

Но вот, незадолго до окончания четвертого класса, произошел случай, который надолго запомнился девочке. Их учительница Лютфи тяжко заболела. Ее заместила старая Саодат-бегим. На груди у Саода-бегим блестел орден Трудового Красного знамени, и дети не могли не видеть, что даже заведующий учебной частью и сам директор говорят с ней очень почтительно. Весь класс был настороже перед ее первым уроком. Одна лишь Зайнаб старалась показать всем, что ей совершенно безразлично,