Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Женщина была очень… очень даже хорошенькая, лет тридцати, может, чуть больше. Но не в том суть, и не это главное…
В момент, когда она появилась в комнате, Генка с Серёгой только и успели, что вскочить и схватиться за штык-ножи.
— Там… там! Девочку убивают!!! Лет пятнадцати… двое!!! — беспорядочно и задыхаясь кричала она изо всех сил.
В это время старшина, не поднимая глаз и продолжая сидеть, прилежно заполнял журнал, не обращая никакого внимания ни на крики, ни на саму женщину, ни на всю так внезапно сложившуюся, тревожную ситуацию. «Боится или не хочет неприятностей в своё дежурство, козёл!» — пронеслось в голове у Генки. Видимо, та же мысль посетила и Серёгу… И оба, не сговариваясь, заорали:
— Гдеее!!!
— Сто метров! За углом! За комендатурой в кустах! Скорей же! Помогите!!! — и она бросилась бежать к дверям на выход, показывая путь.
Генка побежал за ней, Серёга следом. Обоих била дрожь, одышка сбивала дыхание. Генка на ходу разминал пальцы, предполагая возможный кулачный бой.
Женщина выскочила на улицу. Ребята за ней к выходу…
— Отставить! — услышали они пронзительную команду старшины, который вдруг «проснулся».
Воины вбежали обратно в комнату, выпучив на старшину глаза, сбиваясь и перебивая друг друга:
— Как же?!.. Мы же?!!.. Там же — девочку??!!!..
— Отставить, — спокойно повторил старшина и добавил, — садитесь.
Генка и Серёга, продолжая страдать одышкой, подошли к скамейке, но не сели.
— Как же так, товарищ старшина?!.. — начал было возмущаться осмелевший Серёга. Но тут входная дверь бабахнула, и через секунду на пороге комнаты вновь появилась женщина. Теперь она была в полном отчаянии… Лицо перекошено, глаза презрительно сверкали от возмущения.
— Эх, вы — защитнички!! Трусы!!! Трусы!!! Человека убивают, а вы здесь спрятались и сидите!!! Вы же патруль!!! У вас же ножи!!!
Женщина была так эмоционально накручена, что, как в воронку, утягивала за собой. Она опять побежала к выходу. Вернулась… Проорала проклятия и снова хотела уже броситься к выходу.
И тут старшина наконец‑то встал, поднял руку и остановил ребят, собравшихся снова бежать на улицу.
— Сейчас всё поймёте, — сказал он твёрдо. И как бы на что‑то решившись, настойчиво, и даже вразрез перебивая, обратился к женщине:
— Лида… Лида. Ли-да! — И только она на мгновенье замолчала, как он вдруг выдал совершенно не подходящую к ситуации фразу, — А ты вот, Лида, лучше-ка расскажи, за что и как тебе Нобелевскую премию вручили?
Вопрос был дурацкий, и у Генки мелькнуло в голове, что старшина издевается сразу надо всеми и шутит совершенно неподобающим образом.
Но в ту же секунду, в тот же самый момент, пока Генка соображал, что там сморозил старшина, выражение лица Лиды вдруг избавилось от тревоги, оно как‑то обмякло, разгладилось и засветилось мягкой, доверчивой улыбкой. Её голова склонилась на бок и, загадочно подымая взор из под бровей, на присутствующих взглянула совершенно другая, скромная, тихая, с глубоким чувством собственной значимости и достоинства женщина.
Она, понизив голос на октаву, вдруг заговорила даже несколько снисходительно, но и в тоже время немного тушуясь:
— Ну, это не мне одной… Мы трудились над этой темой всем отделом… Вручили, конечно, мне…, но заслуга всех…, всех…, без исключения. Ну, вы понимаете?…
Стало не страшно, а жутко. Если б сзади не стояла скамейка, то Генка с Сергеем сели бы на пол. Женщина совершенно забыла о терзаемой негодяями «девочке за углом». Она так увлеклась рассказом, продолжая нести околесицу во всех подробностях описывая торжественную церемонию вручения премии и атмосферу, царящую в Швеции, в самóм Концертном зале Стокгольма, где проходило награждение, о бурных и продолжительных аплодисментах, временами переходящих в овацию… Всё было описано подробно, до мелочей, с эмоциями и восторгом. И даже банкет в Голубом зале Стокгольмской ратуши в присутствии королевской семьи, с омарами, а также картошкой в мундире и пельменями (национальное блюдо в знак уважения лауреата от Советского Союза).
Гена ничего не соображал, да и не мог даже понимать, в чём именно нюансы и по какому поводу то улыбалась, то плакала, то торжественно вещала дама. После первого «момента истины», когда он понял, что Лида не в себе, разум и у самого Генки отшибло напрочь. Он, конечно, сталкивался с людьми, у которых были проблемы с головой. В деревне, куда его в детстве каждое лето вывозили отдыхать с бабушкой, был такой, Серёжа Долбешкин, фамилия которого удивительным образом соответствовала его полной неспособности к любому виду обучения. Была картавая бабка Маланья, которая не умела даже считать, и когда спрашивали, сколько цыпляточек вылупилось и бегает у неё по двору, отвечала: «Кучка бееньких и кучка сееньких…»
Так то было там — в детстве, где всё это понятно и даже смешно. Но тут же совсем другое! Красивая, молодая, хорошо одетая женщина… Да ещё всё так как‑то вышло… с благородным порывом и даже с надрывом, и ничто не предвещало…
Серёга, как только речь зашла о вручении самой престижной международной премии, начал мотать головой то влево — таращась на Лиду, то вправо — пытаясь найти объяснение происходящего у старшины. Но тот упёрся в журнал и прилежно продолжал писать, и писать, и писать… Конечно, он всё понимал и знал заранее, но не «прокалывался», лишь краешком глаза контролируя процесс.
Вечность для Генки и Серёги закончилась минут через пять. Старшина наконец встал из-за стола и, сделав пару шагов, мягко и доброжелательно, но, как и прежде, с нажимом, перебивая несчастную женщину, заговорил:
— Ну, вот и хорошо, Лида… Очень хорошо… Замечательно! Ты всё рассказала… Мы всё послушали и поняли… Молодец!.. А теперь пора домой… Сама дойдёшь?
— Да, — упавшим вдруг голосом сказала Лида, крайне смутившись и будто о чём-то сожалея.
— Дорогу помнишь?
— Конечно, — робко и даже потерянно пробормотала она.
— Только никуда не заходи. Прямо домой — да?!
— Да…
— Ну, ступай…
И Лида ушла.
Осталось недоумение и чувство какой‑то досады… А может, девочка‑то в кустах всё же была?! Эмоциональный отклик, возникший у ребят на истеричный призыв женщины, остался нереализованным. Казалось, что девочка всё же была, должна или могла быть! Хотелось пойти за угол комендатуры, и посмотреть, и проверить… Чёрт бы с ней, с Нобелевской премией! Может она — премия — просто какое‑то недоразумение?!
Старшина подошёл к столу, захлопнул журнал и будто зачитал приговор:
— Она жена коменданта города полковника N. Лет пять назад родила, и что‑то там с «крышей» случилось. Молоко что ли в голову ударило, точно не знаю. Он её в психушку не сдаёт, видимо, жалеет. Вот она
