маслом. Инна поставила на землю два кирпича и объяснила Лии, что вскоре ей надо будет на них встать. Она велела нам с Зелфой с двух сторон поддерживать роженицу, которая должна была присесть на корточки над подстилкой из свежей соломы. Мы с Зелфой стали для Лии чем-то вроде стула, обхватив ее за плечи и под бедрами. А Инна сказала ей: «Ты счастливица, смотри-ка, сестры служат тебе вместо трона!» Да вот только Лия в тот момент не выглядела особенно счастливой. А повитуха все говорила и говорила, разрушая испуганное молчание, прежде словно бы стеной окружавшее Лию. Инна расспрашивала Аду про то, как рожала она сама, поддразнивала Зелфу, чьи красивые волосы сильно растрепались, но предназначались ее слова одной только Лие. Повитуха хвалила ее, уверяла, что все идет правильно, твердила: «Молодец, ты у нас молодец, девочка, вот так, хорошо, хорошо…» Вскоре и остальные женщины присоединились к ее воркованию: «Вот так, хорошо, хорошо…»

Инна массировала кожу Лии в самом низу живота, обвисшую и словно бы опухшую. Она терла все сильнее и сильнее, по мере того как боль усиливалась и опускалась. А затем повитуха взяла руку Рахили, положила ее на живот роженицы и показала, как правильно нажимать, направляя плод вниз - мягко, но сильно, - когда придет время.

- В тот день я впервые в жизни увидела, как появляется на свет ребенок, - говорила Рахиль, - и испытала настоящее потрясение. Никогда прежде я не забывала о себе, но в этот момент думала лишь о происходящем вокруг. Я призадумалась о своей матери, которая много раз присутствовала при родах, о женщине, чьи руки направляли в этот мир столько душ, но которая умерла, дав мне жизнь. У меня не было времени жалеть себя, потому что внезапно красный пузырь вырвался наружу между ног Лии, и почти сразу хлынул поток окровавленной воды.

Лия попыталась встать, но Инна запретила ей сходить с кирпичей.

- Все хорошо, - сказала она, - он сейчас придет к нам.

Лицо Лии покраснело от усилий, а оба глаза - голубой и зеленый - буквально выкатывались из орбит. Ноги ее дрожали - казалось, бедняжка вот-вот рухнет, и лишь благодаря усилиям Зелфы и Рахили роженица удерживалась в прежнем положении. Затем Инна велела Билхе сменить Рахиль, которой предстояло принять ребенка на руки, потому что, как известно, такая кровь может обновить и оживить чрево женщины. И Рахиль искупалась в водах жизни.

Лия издала гортанный вопль и произвела на свет сына. Он был таким крупным, что Инна и Рахиль вместе поймали его, и мальчик сразу закричал - еще до того, как головку его подняли вверх. Не понадобились стебли камыша, чтобы очистить младенцу нос и рот. Женщины смеялись от радости и облегчения, слезы текли по их лицам.

Они передавали младенца из рук в руки, обтирали его, целовали, разглядывали ножки и ручки, голову, крошечное мужское естество. Все болтали разом, производя шума больше, чем обычно удается шести собравшимся вместе женщинам.

Иаков снаружи поинтересовался, есть ли новости.

- Ты стал отцом, - отозвалась Инна. - Но пока ступай прочь. Мы пришлем за тобой, и тогда ты увидишь сына, своего первенца, только дай нам сначала все закончить.

Они слышали, как Иаков кричал от радости, убегая, чтобы поделиться новостью с Лаваном и Рути, как лаяли его собаки.

Из тела Лии выпал послед, сама она буквально засыпала от изнеможения. Инна заставила ее попить воды и немного поесть, а затем положила ей на грудь ребенка. Мать и сын тут же уснули, а сестры прикрыли их одеялом. Ада смотрела на дочь и внука, рассеянно улыбаясь, а потом и сама задремала. Инна завернула послед в старую тряпку, и с наступлением темноты его закопали в восточной части бимы, перед божеством, - в честь перворожденного сына.

Несколько часов спустя Лия проснулась и дала ребенку имя - Рувим. Это имя напоминало возглас радости, оно должно было отгонять злых духов и оберегать младенца от всех бед. Однако у Лии не было особых причин беспокоиться: мальчик родился крепеньким. Послали за Иаковом, и тот с огромной нежностью приветствовал сына. Однако когда Иаков покинул шатер, его счастье словно бы испарилось. Голова молодого отца поникла на грудь, отягощенная мыслями о том, что ему предстояло совершить. Согласно семейной традиции, мальчику надо было сделать обрезание, и Иаков оказался тут единственным, кто имел на это право. Он не мог дать нож в руки Лавану, он вообще не хотел, чтобы тот прикасался к младенцу. А никто в деревне или в окрестностях не знал, как проводится этот обряд. Оставался только он сам.

Иаков видел, как отец обрезает крайнюю плоть у младенцев- сыновей своих работников; он не отворачивался и не кривился, когда тот делал это. Но сам за такое никогда не брался. Теперь же Иаков призадумался: насколько внимательно он следил за всеми действиями отца, за тем, как тот обрабатывал рану.

Разумеется, он очень переживал, ведь дело касалось не кого-нибудь, а его родного сына.

Однако деваться было некуда, и Иаков начал приготовления, за которыми наблюдала Зелфа, немедленно сообщавшая обо всем Лии, - той становилось дурно от одной мысли о том, что ждало ее ребенка, ее сокровище. Рувима положат на алтарь бимы и искалечат! Именно так ей тогда представлялось. Небольшая складка кожи на пенисе ничего не значила для нее. Хотя, если задуматься, обрезанный член Иакова выглядел лучше, чем необрезанные, которые Лия порой видела мельком: он был чище, аккуратнее, даже отважнее. Сейчас крошечный покров на кончике члена ее сына служил в Красном шатре предметом шуток. Однажды Лия даже заявила, что нарисует углем рожицу вокруг пениса Рувима - и когда Иаков придет обрезать сыну крайнюю плоть, то выронит нож от удивления. Женщины так и покатились от смеха. Но несколько дней спустя шутки прекратились, Лия стала плакать, прижимая мальчика к груди и касаясь пальцами нежных завитков на макушке младенца, смоченной солью ее слез. Однако Иаков был ее мужем, и она не собиралась восставать против обычая его отца. «Ничего страшного: Иаков же пережил обрезание, - снова и снова повторяла она сестрам, больше чтобы успокоить себя, нежели их. - И его отец Исаак тоже, и его дед Аврам». Тем не менее, молодая мать трепетала при мысли о боли, которую предстоит пережить ее ребенку, и о грозящей ему опасности. А то обстоятельство, что Иаков не имел в этом деле никакого опыта, лишь усугубляло ее состояние.