Капитан с тремя спутниками стал удаляться на юг. Довольно скоро оказалось, что Ульф Йонссон плохо подходит для этой экспедиции отчаяния. Он плелся в хвосте и без конца стонал. Капитана это удивляло, ибо Ульф, хоть и не был первоклассным моряком, хорошо нес службу на борту «Короткого Змея», и сила его весла ценилась напарниками. Именно физическая мощь определила выбор Капитана, но, как показало дальнейшее, крепости духа ему недоставало. Они шли без пищи три дня. Капитан оценил пройденное расстояние по меньшей мере в двадцать миль, но оставил эту оценку при себе, чтобы не приводить в уныние своих людей. Не давая обогнать себя, он шел первым, чтобы вдохновлять их, из стыда или из страха. Он никогда не оглядывался и дожидался их только ночью. Так остальные поняли, что если они будут отставать, то потеряют вместе с вожаком ориентацию, а значит – и жизнь. Движение по льдине было мучительным. Глыбы льда, расщелины, фирны и сугробы превращали каждый шаг в испытание, тем более тягостное, что за ним следовало другое, не менее изнурительное. Поскольку они шли на юг, безжалостный блеск отраженного льдом солнца сжигал обмороженную кожу их лиц, вскоре превратившихся в раны, с которых свисали окровавленные лоскутья. Они не тратили тюлений жир на смазывание лиц, чтобы оставалось чем обогреваться ночью, под шкурами, из которых они делали общую палатку. Ко всем бедам стала прибавляться снежная слепота. Их веки были разъедены изнутри, и солнечный свет проникал в глаза подобно раскаленным иглам. Капитан подал пример, идя с опущенной головой, не глядя на горизонт и обмотав голову куском полотна с двумя прорезями для глаз, который он оторвал от рубахи. В итоге свет казался не таким жестоким, но веки оставались воспаленными, мучительно зудели, а вскоре загноились.

Утром четвертого дня, когда они шли все медленнее, голод заставил их есть человеческое мясо. Остриями стрел они отковыривали замороженные стружки, поначалу стараясь не задевать внутренности, отвращение к которым было самым сильным. Эти предрассудки усиливающийся голод должен был неизбежно изгнать. У всех, но не у Йонссона – тот упорно отказывался от еды, и самый вид человеческого мяса вызывал у него тошноту. Он разлегся на льду и заявил, что ценой своей души не пойдет дальше. Товарищи не смогли его поднять и призвали на помощь Капитана. Тот повернул обратно, остановился перед Ульфом Йонссоном и, обняв его, поклялся, что осталось не больше двух дней пути до свободных вод и тюленей, на которых можно охотиться. Ульф умолял: нельзя ли продолбить во льду прорубь и наловить рыбы? Он был согласен на сырую рыбу – при условии, что она будет заморожена. Капитан объяснил, что лед слишком толстый, и они умрут, пока сумеют худо-бедно пробить льдину, даже если вообразить, что по невероятному везению они находятся над рыбьим косяком. Ульф Йонссон скорчился на льду и стал с рыданиями скрести его голыми руками. Вскоре его пальцы превратились в кровоточащие культи. Тогда Капитан пригрозил убить Ульфа на месте, чтобы не позволить ему тянуть время и деморализовать людей.

«А потом, – сказал он, – мы сожрем твой труп, если нас к тому принудит голод». Угроза прибавила Ульфу мужества, и он покорно шел до наступления ночи. Но потом не смог заснуть и тревожил сон товарищей бесконечными вздохами. Вскоре презрение и злоба заменили у этих грубых людей участие, которое они поначалу испытывали к Ульфу, и Капитан, спавший очень чутко, лег рядом, чтобы его защищать. Ибо он был решительно готов принести Ульфа в жертву для спасения остальных, но не желал допускать преступления, угрожавшего развалить все их предприятие. Лампа на тюленьем жиру не спасала от сильного мороза, пробиравшегося в самодельную палатку, и всем приходилось спать одетыми. Утром они поднялись, измученные ознобом. Замерзший пот покрывал их, как панцирь. Состояние и поведение Ульфа ухудшились. Он шел так медленно и останавливался так часто, что менее чем за час товарищи опередили его на полмили. Он сел тогда на смерзшийся снег и стал умолять их вернуться за ним. Не раз укладывался он на замороженные шкуры, что служили грузовыми санками, и просил его тащить. Остальные поднимали его пинками – и прикончили бы, если б не вмешательство Капитана. Они убили глупыша, отставшего от стаи во время перелета. Выслеживали его несколько часов, пока он кружил над ними в поисках пропитания. Капитан, который остался с подчиненными, чтобы предотвратить драку за этот скромный трофей, предложил его Ульфу Йонссону еще теплым, несмотря на протесты остальных. Ульф попытался пить кровь, его вырвало. Капитан вырезал печень и протянул ее Ульфу, тот положил ее в рот, мгновение продержал, не пытаясь жевать, и с отвращением выплюнул. Один из двоих жадно схватил ее и заглотил. Именно тогда Капитан решил пожертвовать Ульфом во имя успеха экспедиции. Ульф остался лежать на льду и с завываниями призывал удаляющихся товарищей, пока те находились в досягаемости его голоса. Капитан вернулся, встал на колени перед Ульфом и спросил его, вправду ли он ни за что не пойдет дальше. Ульф подтвердил. Капитан оглушил его обломком льда и погрузил ему в сердце нож. Потом прочел молитву о погибших в море и продолжил путь на юг.

Наступила ночь. Капитан, на две мили опередивший своих людей, достиг свежего льда, который под ним провалился. Он направился вплавь к берегу, проламывая тонкий слой льда, чтобы достичь более толстого и крепкого, способного выдержать его вес. Ему казалось, что он умрет от усталости, пытаясь выбраться на лед. Тряпки, служившие ему рукавицами, все больше замерзали, мешая ухватиться за неровности льда. Чтобы подняться, он с большим трудом разбивал лед, вода смачивала тряпки и сглаживала поверхность льдины. Он чувствовал, что силы его растворяются в воде, а окоченевшие пальцы не позволяют ухватиться за лед. Он взялся за нож – тот самый, которым убил Ульфа. Капитан вонзил нож в лед на высоте своего лица. Держась за рукоятку обеими руками и отталкиваясь от воды ногами, он сумел выбраться и лечь ничком. Капитан с ужасом обнаружил, что находится на ледяном островке, отделенном все расширяющимся протоком от льдины, от товарищей и от палатки, которую они должны были соорудить ночью и которая, вместе с масляной лампой, была для него единственной надеждой на выживание. Проток превращался в морской пролив; островок, подталкиваемый ветром, удалялся к югу, и, несмотря на темноту, Капитан мог оценить его скорость относительно айсбергов, которые тот обгонял. Капитан обошел свое убежище, поверхность которого не превосходила нескольких сотен квадратных футов, так что стоило ему приблизиться к краю, островок под его весом кренился. Таким образом он даже не мог, как первоначально рассчитывал, использовать лук вместо весла, чтобы менять курс плавучего острова. Голод и холод быстро заставили Капитана забыть страх. Он услышал сопенье тюленя, но стрелять в темноту не стал, боясь потерять одну из нескольких стрел, имевшихся у него на перевязи, в крошечном колчане. Вдобавок, даже если ему удастся убить тюленя первым же выстрелом, как он вытащит его на лед? Ему ничего не оставалось как ждать смерти, сидя посередине острова, изъязвляемого ударами плавучих кусков льда. Его отставшие товарищи скоро достигнут свободной воды, где смогут охотиться и рыбачить. Запасясь продовольствием, найдут ли они силы вернуться к кораблю, где ждала их оставшаяся часть экипажа? Капитан провидел свою судьбу с равнодушием, смущаемым лишь беспокойством за людей. Между тем бриз стал смягчаться. Начал падать снег. Капитан соорудил убежище из кусков льда, лег и заснул. Его разбудила голубизна, проникавшая сквозь лед, куски которого были спаяны смерзшимся снегом, так что Капитан оказался заточенным в узком саркофаге. Поначалу он попытался разбить его ногами, но из-за тесноты не было возможности размахнуться. Он заметил также, что ноги утратили чувствительность, и понял, что они обморожены. Пядь за пядью, он сумел опустить руку к своему правому боку, где крепился на кожаном ремешке драгоценный нож. В результате этих трудов, продолжавшихся целый час, растаял пот, будто раковиной покрывавший его под одеждой. Ножом, зажатым в правом кулаке, он кромсал лед, перемешанный с замерзшим снегом, вокруг левой руки и сумел ее полностью высвободить. Тогда он переложил нож в левый кулак и попытался пробить стену за головой, но это ему не удалось. Левой недоставало силы, и он решил, что правая будет мощнее. Он зажал нож в левой руке и принялся освобождать правую руку, как он это уже сделал с левой, когда действовал одним только правым кулаком. Он весь взмок, и теперь его усилиям мешал, главным образом, голод. Когда он смог наконец обрушиться правой рукой на стенку за головой, полдень уже миновал – он понял это по сочившемуся сквозь лед свету. Ему нужно было переместить к другой оконечности убежища, к ногам, отколотые ножом осколки льда, из-за которых он задыхался и слеп.