С независимым видом честного гражданина Нор прошел мимо караулки, деловито пересек площадь, и тут… Дернула же его нелегкая глянуть на Календарную вышку Адмиралтейства! Рукоятью меча со всего размаху по темени примерно такое же впечатление произвело на парня увиденное.

Из положения летописного циферблата следовало, будто нынче наступает самая середина осенних муссонов и что муссоны эти от мировой катастрофы сто вторые, от явления морского змия пятьсот шестьдесят пятые, а от рождения Всемогущих – две тысячи восемьсот восьмые. И получается, будто Нора выгнали в Прорву примерно год назад. Веселые, однако, дела творятся!

Стало быть, выходит, что либо до летосчислительного механизма добрался в румпель пьяный недоумок (это вряд ли: стража скорее крокодила в адмиральский сортир допустит, чем пьяного к календарю), либо Нор целый год просто-напросто нигде не существовал. Ведь нельзя же из прожитого года ни единого мгновения не запомнить! Вот, значит, почему орденская братия допросами изводила… Только неужели за все времена он единственный из Прорвы вернулся? Похоже, что так и есть, а то бы господин иерарх знал, как это бывает, и не обвинял во лжи. Или у тех, кто возвращался раньше, все получалось иначе? Да, вопросов целое стадо, только цена им – гнутый медяк: ответов-то не предвидится…

Долго проторчал парень под Календарной башней – по-глупому, с задранной головой и разинутым ртом, словно посконная деревенщина, которой впервые пришлось увидать этакое количество кованой бронзы. Только на лапотника он не походил ни обличьем, ни нарядом, а потому прохожие от него шарахались. В столице (да и повсюду в Арсде) не жаловали людей, ведущих себя странно. А уж если странным кажется поведение подростка, чьи лишенные проколов уши свидетельствуют о недостижении рубежного возраста, то от такого лучше держаться как можно дальше. Все-таки плохо, что идиотам позволяется жить среди честных граждан аж до шестнадцатилетия, и все-таки хорошо, что за соблюдением уложений бдительно следит Орден. Если бы не его надзор, партикулярные власти ввергли бы мир в беспросветный хаос. До того дошло, что префектуры утратили способность исполнять наиважнейшую свою обязанность – выявление идиотов. Поговаривают, будто орденские трибуналы едва успевают исправлять многочисленные упущения территориальных чиновников.

Примерно так рассуждали благонравные горожане, торопясь как можно скорее миновать несуразную фигуру остолбенелого Нора. Многие с досадой оглядывались на караульных: им бы побеспокоиться, интерес проявить, а эти дармоеды знай себе фишками тарахтят.

Парню повезло: он опомнился прежде, чем кто-нибудь из прохожих решился вознегодовать в полный голос. Приметив косые взгляды окружающих, Нор сразу понял причину столь неприязненного внимания к своей персоне и торопливо пошел своей дорогой. К счастью, у него хватило ума и выдержки не побежать: вид спины бегущего человека вызывает у собак, рейтар и бдительных граждан припадки беззаветного рвения.

За Адмиралтейской площадью действительно начинались знакомые места, и потому всякие отвлеченные мысли как-то сами собой улетучились. Сперва надо было пересечь торжище, оглушительное и непролазное многолюдство которого куда опаснее, чем даже обманчивая пустота ночных окраин; потом потянулись кривые грязные улицы, где тоже следовало держать ухо востро. В Арсдилоне, и в Карре, и в других городах всегда нужно держать ухо востро, несмотря на жесткость уложений и обилие вооруженных людей, долженствующих оберегать порядок. Говорят, вне городов народ поспокойнее, но там обитает много всяческой погани – двуногой, четвероногой и вовсе без ног. Так что, пожалуй, лучше все-таки жить в столице, чем возле Последнего Хребта или, к примеру, на Архипелаге, откуда рукой подать до проклятого Ниргу.

Небо стремительно наливалось сумеречной серостью, народу на улицах становилось все меньше. Нор торопливо шагал по заваленной мусором щербатой брусчатке, пробирался между вонючими, никогда не просыхающими лужами, спотыкался, оскальзывался, а вокруг хлопали ставни, лязгали дверные запоры, и какие-то потрепанные бесцветные люди раздували чудом сохранившиеся уличные фонари.

Уверенность в том, что вряд ли повезет добраться до «Гостеприимного людоеда» благополучно, возникла вдруг, без всякой видимой причины, и с каждым пройденным кварталом не рассеивалась, а крепла. Может быть, сказывались кое-какие из полученных в Школе навыков? Может быть. Но скорее всего, Нор просто хорошо знал свое родимое Припортовье. И когда он услыхал за спиной настигающий многоногий топот, ленивую ругань (так, без особого смысла, только чтоб не молчать), то понял, холодея: все, влип.

Бес знает из какой берлоги вылезло это шакалье искать себе развлечений в вонючей тесноте полутемных улиц. Бес знает когда они успели напиться – честные-то люди после дневных трудов небось еще и за столы не садились! Но ведь то честные, и, главное, люди. А эти… Одно слово – шакалы.

Нор лихорадочно озирался: свернуть бы куда-нибудь, притаиться, вперед пропустить, пока не поздно, пока не успели обратить внимание и заинтересоваться. Но по сторонам, как назло, тянулись глухие стены. Ни тебе переулка, ни подворотни – даже ни одной двери поблизости нет. Хотя дверь не спасение: на ночь глядя чужого никто не впустит.

А шаги за спиной все ближе, и брань, оживившись, адресуется уже персонально Нору. «Во, гля, братва, сучонок какой-то!..» – «А чего это он перед нами задом своим поганым трясет?! Ему кто разрешал?!» – «А давайте-ка, братва, мы ему что-нибудь оборвем, а то он слишком прыткий…»

Что делать? Бежать? Может, не догонят – пьяные же, да и темно… Только при одной мысли о том, как он сейчас кинется улепетывать и как станут свистеть да хохотать вслед пакостные ублюдки, парень аж захрипел от бессильной злобы на себя и на них. Как же потом заново учиться уважать самого себя? А с другой стороны, вот если сейчас изувечит тебя пьяная мразь или что-нибудь еще погаже сотворит – что, лучше будет?

Тем временем улица кочергой изогнулась влево, и сразу же за поворотом Нор увидал яркий белый фонарь над полосатой будкой квартального надзирателя. Сквозь щели неплотно прикрытой будочной двери пробивались свечные блики – значит, квартальный на посту.

Зрелище это особой надежды не вселяло. Даже если на виду у надзирателя станет совершаться убийство, он, скорее всего, не вмешается: ему здесь жить, человек он наверняка семейный, а безопасность своей родни дорога всякому. Единственное, на что он может решиться, это для острастки подудеть в сигнальный рожок. Возможно, его сигнал услышит случайно оказавшийся неподалеку патруль, но подобный оборот дела тоже не сулит ничего хорошего. Патрульные рейтары в таких случаях не больно-то разделяют правых и виноватых, а их командиры охотно верят объяснениям вроде: «Прибежали мы, а они все уже порубленные лежат. А кто их порубил, тот, видать, успел схорониться».

Ладно, все это так, но, во-первых, среди квартальных тоже попадаются разные люди, а во-вторых, если драться, то все-таки лучше здесь. Возле будки в стене глубокая ниша, вроде как дверь замурованная. Если забраться туда, то сам будешь в темноте, а те, кто встанут перед тобой, окажутся в пятне света от надзирательского фонаря. Лучшего места все равно не найти, да и времени на раздумья нет: шакалье вот-вот пятки оттопчет. Нор забрался в нишу, прижался спиной к облупленной шершавой известке. Убежать теперь не удастся, зато никто не сумеет напасть сзади. Но, может быть, Всемогущие Ветры смилуются, сберегут, пронесут пьяную сволочь мимо?