– Теперь понимаю.

– Ничего ты не понимаешь, глупая! Изгой может заставить согрешить, даже если сделает тебе добро! От них вообще лучше держаться подальше!

В этот момент два монаха у дверей храма затрубили в длинные трубы, и из боковых ворот вышла целая процессия. Небольшую цепочку прикованных друг к другу одной длинной цепью преступников сопровождала охрана, одетый в красное палач и жрец в черных просторных одеяниях.

Толпа зашумела, задвигалась и приготовилась к зрелищу. Скованных цепью будущих изгоев заставили подняться на небольшое возвышение, где храмовые служки уже развели костерок в большой железной чашке. Жрец торжественно прочитал над огнем молитву, и действие началось. Достав из папки первую бумагу, он назвал имя и навстречу ему вышел один преступников. Жрец громко зачитал, в чем заключалось его вина (украл курицу), взял поднесенную служкой печать и шлепнул ему на внутреннюю сторону предплечья, посередине между локтем и запястьем. Охранники сняли с него цепи и отпустили.

– И все? – почему-то шепотом спросила Лика. – Теперь он – изгой? Всего лишь за курицу?

– Да нет же, глупая! – зашипела на нее Дорминда. – Это временное клеймо за мелкое преступление!

– А он тоже умрет для своих родственников?

– Да всего лишь на год! Он отработает свою вину в храме! Смотри дальше!

Дальше было еще несколько временных клейм за мелкие проступки. А потом голос жреца изменился, и толпа снова зашевелилась в предвкушении. Прозвучало женское имя, и вперед вытолкнули совсем молоденькую девчонку с ребенком на руках. Ее грех жрец зачитывал чуть ли не завывая, а она стояла перед ним, не поднимая глаз. Наконец палач взял длинную, докрасна раскаленную с одного конца железяку, схватил за руку преступницу и прелюбодейку и прижег ей то же место, что и у остальных. Она не закричала, только закусила губу. Жрец посыпал ее клеймо розовым порошком и приказал развернуть ребенка. Она послушно выпростала из пеленки ручку младенца, к которой палач тоже прикоснулся раскаленным железом. Ребенок закричал так, что Лике стало плохо. Она едва не упала, не поддержи ее довольная произведенным эффектом Дорминда. Хотя сердце от плача ребенка сжималось и у нее.

– Хорошо, что у нее девочка! – решив утешить свою подопечную, сказала она. – Хоть дадут вырасти. Правда, потом все равно...

– А если бы мальчик? – как сквозь пелену спросила Лика, подумав о своем хозяине.

– Мальчикам тяжело приходится, – не пожелала вдаваться в подробности Дорминда. – Из них мало кто выживает.

Молодую мать расковали и отпустили, но ребенок на ее руках продолжал заходиться криком. К ней сразу подошли две вульгарного вида женщины в ярких платьях.

– О, налетели уже, вороны! – в сердцах плюнула Дорминда. – Хотя куда ей еще деваться? С ребенком-то на руках?

Далее перед жрецом встал невысокий тощий мужик. Его вину жрец зачитывал с особой торжественностью, потому что это был убийца. Его руку тоже прижгли, посыпали красным порошком, после чего расковали и столкнули с помоста. На беднягу тут же набросились несколько человек (родственники убитого – пояснила Дорминда) и несколько раз пырнули ножом. Толпа на это отреагировала весьма одобрительно.

– Они в своем праве, – нехотя сказала Дорминда. – Хотя могли бы и подождать, пока народ разойдется.

Лика уже ничего не спрашивала и не уточняла. Молча смотрела на молодую мать, которую уводила с собой одна из хозяек публичного дома, на распростертое у подножия тело, которое служки уже крюками затаскивали на низкую раздолбанную телегу. Но представление еще не закончилось. К жрецу принесли еще двоих младенцев, на этот раз без матерей.

– Подкидыши, – брезгливо сказала Дорминда.

Их прижгли, не обращая внимания на плач, посыпали ранки синим порошком и унесли в храм.

– Что с ними будет? – чужим голосом спросила Лика.

– Ничего! – резко ответила не желающая вдаваться в подробности Дорминда. О судьбе таких детей ходили страшные слухи, и, учитывая то, что она ни разу не встречала взрослого изгоя, выросшего при храме, пожилая женщина склонна была им верить. Но говорить об этом впечатлительной Лике ей не хотелось. – Там о них позаботятся!

Лика вдруг повернула к ней резко повзрослевшее лицо и спросила:

– Дорминда, почему их просто не убивают? Зачем заставляют переживать такое, если потом все равно убьют?

– Наша всемилостивейшая богиня не хочет просто так отнимать подаренную жизнь! – заученно ответила та. – Она хочет, чтобы ее дети через унижение других научились бояться и избегать греха, где бы он их не подстерегал! А жизнь изгоя ей не нужна, она навсегда изгоняет его из своего сердца, потому что он есть воплощенное зло! Лика покачала головой и отвернулась. Нет, ей никогда этого не понять.

Домой они возвращались молча. Даже на Дорминду церемония произвела тяжелое впечатление, хоть она ни за что не призналась бы в этом. Дома они опять же молча доделали все дела, и Дорминда, уже уходя, все-таки заговорила с мрачной и потерянной Ликой.

– Лика, доченька, нравятся тебе наши порядки или нет – тут уж ничего не поделаешь! Такова жизнь! Таш – хороший человек, это я могу сказать открыто. Он изгой и преступник, но он хороший человек! За два года, что я к нему прихожу, я не слышала от него ни одного дурного слова! Но ты, Лика, девочка моя, беги от него, как от огня, пока еще не поздно. Он пожалел тебя, так воспользуйся этим! Устрой свою жизнь, выйди замуж, нарожай деток. Что еще нужно женщине для счастья?

После этих слов пожилая служанка прослезилась, и Лика, тоже расплакавшись, обняла ее, не зная, что сказать. Она видела, что Дорминда и в самом деле переживает за нее, но не могла ей ничего пообещать, кроме того, что хорошо обо всем подумает.

Она ушла, а Лика без сил свернулась калачиком на кровати, стала думать. Правда, думалось ей совсем не о том, о чем советовала Дорминда. У нее перед глазами, как наяву, стоял помост, на котором клеймили грешников. Она вспоминала, как они протягивали палачу руки, и ей становилось не по себе от беспомощности этого жеста. Она вдруг поняла, почему клеймо не ставят на более заметном для окружающих месте – оно в первую очередь было предназначено для самих изгоев. Чтобы они каждый день смотрели на него и знали, что они – отверженные. Что они никому не нужны, даже давшим им жизнь богам. Чтобы они чувствовали себя грязными и стыдились этого. Чтобы они не сопротивлялись, когда их будут убивать. Чтобы сами не хотели жить.

А еще Лика поняла, почему Таш никогда в жизни не позволит ей остаться с ним. Потому что не захочет, чтобы его ребенку досталось такое же клеймо, как у него. Дорминда как-то упомянула, что он – изгой с рождения, и Лика уткнулась в подушку, давясь рыданиями, от представившейся ей картины его клеймения.

Потом взяла себя в руки и успокоилась, решительно вытерев слезы. Таш хочет, чтобы она вышла замуж? Хорошо, чтобы доставить ему удовольствие, она попытается.

Хотя мысль о замужестве вызывала в ней отвращение, и она даже знала почему. Если она свяжет судьбу с кем-нибудь из местных, ей придется с головой окунуться в эту жизнь, и спасения уже не будет. Она окажется связанной по рукам и ногам обязательствами перед мужем, детьми и родственниками, сверху ее придавит груз многочисленных обязанностей жены и матери семейства. И храм, со своими порядками, будет стоять надо всем этим, придавливая ее своим могуществом. Лика уже сейчас задыхалась, и на секунду ее посетила крамольная мысль, что проще было бы умереть, чем добровольно ввязываться во все это.