Чугункин замолчал в растерянности: казалось, что Суворов вполне благонадежный легендарный командир, сродни богатырям былинным. Возможно, за критику светлого образа, Аристархова следовало бы заподозрить в инакомыслии. Однако, последний тезис об униформе, как нельзя лучше соответствовал приказу об отмене знаков различий и званий.

Появился денщик Аристархова. Конечно же, после революции он перестал быть номинально прислугой офицера. Но, тем не менее, свои старые обязанности выполнял прилежно. Чугункин, было, думал сделать выговор военспецу, но денщик быстро пришел к выводу, что комиссар — тоже начальство, и стал прислуживать и Климу.

И комиссар довольно скоро проникся скромным обаянием буржуазии. Оказалось, что денщик чай готовит вкусный, одежку стирает чище, штопает лучше. Ну и в самом деле — каждый должен заниматься тем, что у него лучше получается, в чем есть необходимость. Ведь никто не требует, дабы денщик готовил лекции о международном положении, следил за моральным состоянием доверенной части.

Попивая чаек, Аристархов думал о предстоящем бое, и, по его мнению, разговор о Суворове был закончен. Но иначе считал Чугункин — пока он тянул кипяток, придумывал аргументы. В конце-концов он — комиссар. Негоже так просто сдаваться:

— Он не потерпел ни одного поражения… — наконец заметил Клим.

— …Поскольку знал, когда надо отступать. Это да, этого у него не отнять. Ведь знаменитый переход через Альпы — просто выход из окружения. Иначе бы он столкнулся с закаленной французской армией. Да и какие его победы? Ну подавил польское восстание, разбил плохо обученных турок, и еще худших вояк Емельяна Пугачева… Кстати… Выходит он вообще реакционер и каратель… Боролся с народными выступлениями…

Этот довод вовсе выбил из колеи Чугункин подавился чаем, и Аристархову пришлось похлопать комиссара по спине. Не то, чтоб помочь продышаться, не то чтоб успокоить:

— Ничего. Историки будущего подкорректируют прошлое… Исходя из революционной необходимости…

Говорил это тихо и спокойно, так что его никто кроме Клима и не слышал. Звучало так, словно военспец извинялся за причиненное неудобство и успокаивал.

Но Клим все равно обиделся. Ему показалось, что комбат просто смеется над ним. Но что комиссар мог с ним сделать. Даже если это и было скрытое оскорбление, то призвать в свидетели Чугункину было некого.

Клим напустил на себя строгость и серьезность. Дескать, он, комиссар, выше всей это демагогии военспеца.

И действительно, Чугункин заговорил совсем другим тоном:

— Товарищ военный специалист! Изложите, пожалуйста, диспозицию.

Комбат потер бороду:

— А что тут излагать. Все просто до безобразия. Деревня, из нее две дороги. Одна из дорог ведет на лесопилку, другую мы сейчас оседлали. Если они уйдут в лес, то тем лучше — выбраться на конях они оттуда не смогут. Останется только прочесать лес.

Дорога из деревни шла меж двумя холмами. Как раз на одном они сейчас и находились. Чугункин осмотрелся, прищурив глаза: поля перед собой, дорогу, деревушку в ее завершении. Выглядело так, словно будущее поле боя он видел первый раз в жизни.

— А если они постараются обойти нас полем? — спросил комиссар.

— Они не пойдут на прорыв через поле. Часть его перепахана, как видите. В таком случае им придется либо оставить тачанки, либо двигаться медленно. А потом все равно выбираться на дорогу. Я поставил пикеты, на случай подобного маневра. Если оный случится — мы перегруппируемся!

— Перегруппироваться во время атаки противника? Вы что, обезумели?

В голове у комиссара Чугункина пылало. Как это так — выставить почти весь батальон в одном месте, а в остальных — лишь слабые пикеты? Это что, называется, окружить противника?

Правильно его предупреждали: надо быть бдительным, а то, что твориться сейчас — это заговор военных специалистов!

— Правом данным мне революционным советом республики, приказываю произвести перегруппировку немедленно!

— Хоть пулеметы оставьте на месте! — воскликнул Евгений.

— Кстати, а что у нас с пулеметами?

Аристархов прикусил язык. Если бы помалкивал, глядишь, все и обошлось.

Но приходилось отвечать:

— Один стоит меж холмами. Оба других — на высотах. То бишь, на холмах. В случае прорыва противника по дороге, мы откроем фланкирующий огонь…

Он кивнул и показал головой на стоящий рядом «Льюис».

— Да вы что! Вы же форменный вредитель!!! Немедленно распределить пулеметы равномерно по всему фронту! — распорядился Чугункин. Потом, подумав, что враг может ударить и через холмы, смягчился. — Впрочем, один пулемет оставьте при нас. Мало ли что взбредет в голову этим бандитам — вдруг решат прорываться по дороге…

…и налетят на нас. — додумалось Климу. Но эту мысль он отогнал. Ему не хотелось думать, верить в то, что его последнее распоряжение вызвано банальным опасением за собственную шкуру.

— Смею вас заверить, что именно сюда они и ударят. — сказал Аристархов.

— Почему?

— Потому что это единственное не противоречащее здравому рассудку решение. В остальных местах или нельзя прорваться вовсе или прорвешься в место еще хуже этого.

— Именно потому, что это кажется вам очевидным они поступят как-то иначе. Исполняйте мои распоряжения!

Ну а как ты такие распоряжения выполнишь? — думал Аристархов. — С таким друзьями не надо никаких врагов. Как распределить три пулемета на фронт в десять верст? Как размазать целый батальон на этой дистанции?

Потому новые приказы Аристархов раздавал быстро и максимально непонятно для штатского комиссара.

Люди забегали. Чугункин действительно, ровным счетом ничего не понимал в этой беготне, но вида не показывал, считая, что так и надо.

Впрочем, пулеметы с холмов все же пришлось убрать — оставили только один, установленный на телеге, которая стояла на дороге.

В это время Аристархов ругал себя — и как его угораздило ввязаться в эту историю? Внутренний голос отвечал: а что, разве были варианты?

Да нет, признаться, выбор был. Можно было, к примеру, податься в карательный отряд.

Работы там было много: в губернии шумят мужички, то и дело кого-то вырезают.

Крестьяне ведь очень недовольны продразверсткой. Отдельно недовольны тем, что зерно, собранное часто на крови, потом попросту сгнивает. Не знают люди пришлые, что с этим зерном делать, как его хранить, распределять…

Оно-то как было: крестьяне везли в город еду, получали в обмен мануфактуру или скобяные изделия к примеру.

А сейчас заводы стоят, рабочие заняты революцией, то есть не работают. Спрашивается: за кой ляд кормить бездельников?

Вместе с продразверсткой часто приходят агитаторы, которые объясняли, что это временные жертвы во имя мировой революции. Агитаторы вообще были забавными, наивными людьми, над ними можно было бы вволю посмеяться да вытолкать их за околицу. Только за их спинами стояли люди иные, с винтовками. Их лица были суровы, ведь если они не отнимут этот хлеб, то голодными останутся уже их дети, жены в городах.