из-за ремня пистолет. И вдруг сзади: «Рус, хенде хох!» Пистолет я так и не успел выхватить: тряслись руки, от волнения путался в застежках. Гусев уже стоял. Встал и я, озираясь по сторонам и втайне надеясь, что вот-вот по фашистам ударит из автомата Щорс. Ведь автоматы остались у них, а у нас только пистолеты да гранаты. Возле меня стоял немец. Это был плюгавый человечек в очках, с красным сопливым носом. Распахнув на мне шубу, он вытащил пистолет, из карманов достал гранаты.

«Какая нелепость, — мелькнуло в голове, — так глупо попались, и кому?» Этого фашиста я мог легко свалить с ног одним ударом в ухо, да так, что его потом пришлось бы водой отливать. А теперь нам крышка: мы в гражданской одежде, с оружием, примут за партизан, отведут в сторонку и расстреляют. Бежать! Но как?!

Тем временем Гусев незаметно вытащил из кармана свой пистолет и забросил его в кусты. Один из немцев тут же нашел его и, вернувшись, покрутил пистолетом перед носом у Ивана Павловича. Нас отвели на поляну, где уже было несколько десятков взятых в плен солдат и людей в штатском. Перебросились с ними несколькими отрывочными фразами и поняли, что крупная гитлеровская часть сплошь прочесывает лес, задерживая всех, кто попадется. И действительно, на поляну приводили все новых и новых людей: солдат, стариков и даже женщин. На нас уже не обращали внимания.

«А может, все обойдется, может, забудут, что мы были с оружием?»

Теплилась надежда и на Щорса. Неужели не выручит? Он ведь где-то рядом.

Вскоре нас погнали к тому самому шоссе, к которому мы так стремились несколько часов назад и которое собирались переходить предстоящей ночью. По пути встречалось много немцев. Они на ходу раздевали задержанных людей. С нас тоже сняли шубы и шапки, у Ивана Павловича отобрали часы. Гитлеровцы несколько раз перетрясали наши вещевые мешки и каждый раз что-нибудь забирали. Забрали даже раскрошившееся печенье, перемешанное с табаком. К счастью, у нас уцелело хорошее шерстяное одеяло, подобранное где-то в окружении, да и то лишь потому, что от длительного употребления в лесу, на голой земле, оно имело очень непривлекательный вид. Кроме него осталось еще порядочно трубочного табаку.

Вскоре дошли до шоссе. Остановились у большого разрушенного моста, невдалеке от Вязьмы. Здесь всех задержанных включили в общую колонну военнопленных и погнали на запад. Конвой сменился. Фамилий и званий ни у кого не спрашивали. Обстоятельства, при которых задержали людей, никому не известны. Это уже хорошо. Чтобы не выделяться из общей массы, мы с Иваном Павловичем за несколько горстей табаку тут же, в колонне военнопленных красноармейцев, выменяли себе по рваной солдатской шинели.

Только много позднее мы узнали, что произошло под Вязьмой. 4 октября были заняты Спас-Деменск и Киров, а 5 октября — Юхнов и Мосальск. Затем моторизованные корпуса немецких танковых групп вышли в тыл вяземской группировки советских войск и отрезали пути отхода соединениям четырех советских армий (19, 20, 24 и 32-й). 12 октября была занята Калуга. А мы, находясь в тылу врага, надеялись, что фронт где-то рядом и нам вот-вот удастся вырваться из окружения.

Под вечер 12 октября большую колонну военнопленных, в которой мы находились, погнали по Минскому шоссе в сторону Смоленска. Конвоиров было немного, не больше трех-четырех десятков. Зато на шоссе, в каждом населенном пункте да и прямо в лесу нам встречалось громадное количество гитлеровских солдат и офицеров, автомашин, танков, тягачей. Кто знал тогда, что для октябрьского наступления на Москву враг сосредоточил на Западном направлении половину всех своих сил и техники, имевшихся на советско-германском фронте, и добился тем самым большого численного превосходства в живой силе, танках и самолетах.

По пути колонну несколько раз останавливали на отдых. Она сильно растянулась в длину, и иногда во время остановки хвост колонны оказывался в лесу или кустарнике, через которые проходило шоссе. Без особого труда можно было бежать. Я поделился своими мыслями с Иваном Павловичем. Он подумал и ответил:

— Не стоит, Андрей: бесполезно. Посмотри, сколько кругом немцев. Не успеем отойти и двух километров, как схватят, а у нас ни оружия, ни документов. Гонят нас к Смоленску. Там войск будет поменьше. Отшагаем несколько дней и драпанем. Охрана, как видишь, не сильная. Вот и убежим. Как смотришь?

— Да, вроде ты прав, а все-таки, кто его знает, что будет впереди. Сейчас так удобно...

Побег отложили и через несколько дней горько пожалели об этом. Первую ночь провели под открытым небом, на морозе, в каком-то болоте. С рассветом пленные зашевелились. И тут мы встретили Дольникова. Он рассказал, что вчера благополучно убежал от немцев, но Щорса и его спутников потерял и больше не видел. Засветло добрался до шоссе и до темноты пролежал в кустах. Ночью стал переходить шоссе, тут и сцапали.

Соседняя деревня, возле которой нас остановили на ночевку, была полна гитлеровцев. То тут, то там виднелись их автомашины, покрашенные в серо-грязный цвет. Некоторые солдаты и офицеры с любопытством бродили среди пленных, подолгу рассматривали исхудавших, голодных людей, о чем-то переговаривались между собой, смеялись. Из толпы на них смотрели сотни колючих, ненавидящих глаз.

— Смеетесь! Подождите, еще и плакать придется. Только бы добраться до вас по-настоящему! 

От тысяч человеческих ног снег в лагере подтаял и, перемешавшись с землею, превратился в грязь. Эта жижа чавкала под ногами.

За ночь находившиеся в колонне раненые и просто ослабевшие окоченели и сейчас неподвижно лежали на земле. Здоровые, как могли, помогали им.

Фашисты приказали вынести тех, кто не может идти дальше. Несчастных вынесли. Нетрудно догадаться, как была решена их участь.

Какой-то немец пристрелил двух бродивших возле колонны лошадей и знаком показал, что их можно ободрать и съесть. Через несколько минут от лошадей ничего не осталось.

И снова медленно, понурив голову, движется по шоссе серая масса. А на обочинах дороги сверкает девственно белый снег.

Гусев, Дольников и я идем вместе. Иван Павлович все время тихо гудит на ухо Дольникову:

— Чего идешь с нами? Одет ты в деревенскую шубу, старый, в бороде седина. Уходи, пока не поздно. Никто и не подумает, что ты из колонны.

— Да как уйти? Сейчас же поймают...

— «Как, как»? — сердито повторяет Гусев. — Да очень просто. У каждой деревни по обочинам шоссе стоят женщины, дети, старики, высматривают своих близких. Поравняешься с ними —