– Пажа-алте былеты… Вмер, шо ли? – непонятно кого спрашивает человек в форме и делает вид, что в факте смерти пассажира как бы ничего страшного нет.

– Может, плохо человеку, – с осуждением предполагает кто-то.

Но тут «заяц» приоткрывает один глаз, вскакивает и бежит в сторону уже оштрафованных вагонов, вопя, что он пропустил свою остановку, или потерял любимую собачку, или попал ещё в какую-то крайне неприятную историю. Вид у него при этом настолько безумный, что ни у кого не возникает желания останавливать его. Через пару минут, когда контроль покидает вагон, артистический «заяц» возвращается и невозмутимо сгоняет нахалов, которые за время его отлучки осмелились занять насиженное место.

По мере приближения к Петербургу вагоны наполняются пассажирами под завязку, но публика эта тихая, наполовину спящая даже в стоячем положении. Едут рабочие, у которых осталась одна надежда, что Питер и его окрестности пока остаются промышленными, а не сплошным бизнес-центром. Едут железнодорожники, которые вообще всю жизнь куда-то едут. Студенты к первой паре занятий лихорадочно чего-то переписывают из тетрадки в тетрадку при ощутимой вагонной качке, школьники – самая живая публика из всех вышеперечисленных, которая в давке лишена возможности свою живость проявить. В это время здесь редко увидишь людей с претензией на высшее общество, у которых на лице можно прочитать: «Мой мерседес находится в ремонте, поэтому приходится ехать с этими неудачниками в этом несуразном изобретении под названием электропоезд». Мерседеса никакого нет, но суть людей с претензией на высшее общество в том и заключается, что им в течение долгих лет удаётся своеобразным выражением лица поддерживать этот миф о себе. Здесь пять лет ездила женщина работать на фабрику и каждый раз говорила, что она занимается модельным бизнесом, а её личное авто в данный момент на техосмотре или отсутствует по другим уважительным для автомобиля причинам. Все знали о фабрике, но никто из сострадания не пытался даже прилюдно разоблачить её. Жалко лишать человека его же иллюзий. Хотя иногда и надо.

У большинства людей в это время на лицах нет никакого выражения: они спят. А у спящих в облике всегда проступает отпечаток того ребёнка, каким человек когда-то был и который до сих пор где-то в глубинах его души прячется. При пробуждении это блаженное выражение с разной скоростью меняется на «как же меня всё достало!». Мало кто улыбается.

На границе ночи и утра народ едет не очень чистый. Не которые ещё вчера, закончив рабочий день в восемь вечера, приехали домой ближе к полуночи, в три утра проснулись и пошли в новый бой за выживание на станцию, которая находится в версте от дома. Они едут в рабочих спецовках и сапогах, которые не снимали со вчерашнего дня, чтобы не тратить драгоценные силы и время на переодевания. Ничего. Сегодня второй день смены, а завтра – выходной, так что будет время на работу над своим имиджем. Встречаются сибариты, которые скидывают в вагоне сапоги, что «и Екатерининский канал, известный своей чистотою, не в состоянии был бы обмыть» и растягивают затёкшее тело на всё сиденье. В это время неприлично ездить дамам, потому что народ в момент пробуждения по мере заполнения купе, изъясняется довольно-таки резкими выражениями. Хотя дамы нынче за словом в карман не лезут, поэтому консенсус достигается в результате двух-трёх обменов самыми изысканными любезностями.

Можно сказать решительно, что в это время электричка ни для кого не представляет цели, а служит только средством передвижения. Она постепенно наполняется лицами, имеющими свои занятия, заботы и досады, которые не дают сосредоточиться на изъянах в комфорте проезда. В это время, что бы вы на себя ни надели, какой конфуз ни обнаружился бы в вашем туалете, хотя бы даже зимнее пальто, вывернутое наизнанку и одетое летом – никто этого не заметит. Полная демократия и уважение к самовыражению других.

Но вот зелёная змея электрички приползла на один из вокзалов Северной Столицы и начинает выгружать из своего чрева сонных, измученных духотой граждан. Некоторые при этом продолжают спать на ходу, иногда даже с храпом, передвигаясь исключительно на автопилоте или поддерживаемые плечами других. Большинство тут же ныряет в лабиринты метро. Как ни странно, никто не беспокоится в такой толчее за свои кошельки и сумки, и как ни удивительно, за всё время я ни разу не слышала, чтобы в подобной толпе имели место карманники. Те, у кого есть что-то ценное, мигом выдают себя, начиная дёргаться и прижимать пожитки к себе, хотя это «ценное» иногда представляет собой любимую кошку или морскую свинку, возвращающуюся с дачного уикенда. Или кастрюльку с мёдом от любимого дедушки или баночку маринада от какой-нибудь там тётушки. Большинство же идёт с отрешённым видом: «У меня там банка с супом, термос с чаем и два жетона на метро, так что берите, кто что хотите, граждане дорогие, ничего для вас не жалко, будьте здоровы, и вам того же…».

Электричка в это время уже перестала раскачиваться от вываливающих из неё людей и стоит у перрона. Отдыхает, должно быть, от пассажиров. Чувствуется, что судорожно переводит дыхание, хотя иные бомжи никуда не выходят, а только радуются возможности растянуться на диване во весь рост и тут же заснуть. Через какое-то время её заполнит такая же хронически не высыпающаяся публика, которая уезжает из города после ночной смены или загула со вчерашнего. Летом в такие часы пригородные поезда фрахтуют дачники, но об этом разговор отдельный.

Следующая порция пассажиров на Петербург разительно отличается от первой. Она более выспавшаяся, более тщательно одетая и более склонная к излюбленному занятию на Руси – разговорам. Старики спорят о политике, казнокрадстве и дороговизне, старушки рассказывают о проделках внуков, молодёжь в каких-то верёвочках и проводках от наушников к телефонам или плейерам пытается перекричать друг друга, себя и собеседников по телефону. Здесь уже можно увидеть и настоящего чиновника с портфелем, который виновато озирается и невесть каким ветром занесён сюда, и умудрившихся надраться, невзирая на ранний час, праздных людей, которые размахивают руками или говорят сами с собой, но никто их не слушает, а только незаметно посмеивается. С контролёрами чаще возникают осмысленные словесные перепалки, содержащие в себе рациональное зерно. Тут же едут студенты ко второй паре занятий, и по мере приближения к Петербургу вагоны заполняются всё более респектабельной публикой по провинциальным меркам, конечно же. Здесь больше добротной одежды, больше аромата хороших духов и туалетных вод, больше аккуратно и при хорошем освещении выбритых мужских лиц и накрашенных женских. Появляются улыбки. В основном они таковы, что от них можно увидеть себя ниже травы и потупить голову.

Ближе к полудню электрички занимает самая счастливая в некотором смысле публика. Это безбожно проспавшие студенты, которые не успевают даже к третьей паре, поэтому они долго спорят, как скоротать очередной день жизни и есть ли возможность наскрести денег хотя бы на посиделки в кафе, а ещё лучше – в ресторанчике или вовсе завалиться в кино. К ним примешиваются целые классы счастливых школьников, которых учителя везут в музеи или театры. Они счастливы, что вместо сидения в положении «смирно» в классе им выпала возможность подвижного времяпровождения, так что окрики педагогов не в состоянии воздействовать на них. Можно сказать, что пригородный транспорт в это время являет собой педагогическое собрание. Мало-помалу к их обществу примыкают все, кто в этот день не работает и, закончив домашние дела свои, устремляется по какой-то надобности в Петербург. А куда же ещё устремляться людям, если они живут рядом с таким городом? Мегаполис всегда по закону всемирного тяготения притягивает к себе города с меньшей массой и ничего с этим не поделать, и законы физики не отменяются и не изменяются никакими, даже самыми высочайшими постановлениями.