«Люди будут встречать на улицах своих умерших».

Василий Немчин

Но полной безоблачности моего счастья, периодически, что-нибудь, да мешало, если и не угрожало всерьёз. Был ли я мнителен или через чур, критичен, не знаю. Да и общая атмосфера в стране давала себя знать, почти что, во всём…

Очень рано меня начали одолевать ощущения, что я не принадлежу к этой прекрасной семье, так как, чем-то, от всех них, и отличаюсь. Я пытался разобраться, без посторонней помощи, по существу: кто я такой, зачем и откуда появился на свет… Да и почему, собственно? За этим следовала череда не простых открытий. С одной стороны, я очень любил всех моих родных – каждого по своему – и часто бережно и нежно любовался ими. С другой – ещё острее, при этом, чувствовал, что я, как бы, не совсем член этой семьи, так как чем-то от всех них, ещё и отличаюсь. Но… чем?

Именно этого-то, как раз, я никак и не мог взять в толк, и меня это порядком беспокоило. К тому же, иногда появлялось ощущение, что я не столько думаю, сколько, как бы, как вспоминаю, что-то. Вернее, стараюсь вспомнить. Вспомнить… что?

Одно время, памятуя, что, по рассказам мамы, в юности за ней ухаживал какой-то, известный генерал, которому она отказала, предпочтя отца, я стал считать себя его тайным отпрыском. Этот генерал иногда проезжал то на Восток (где раньше занимался своими революционными происками один из моих дедьёв – соратник Артёма, увековеченный в революционном эпосе «Котельщик Ермоленко»), то с Востока…

Раньше мама, периодически, выходила встречать его к поездам, и это было тоже, конечно же, неспроста. Я понял, что вот я-то, и есть, тот самый, его тайный сын, который, горемычный, воспитывается в этой семье! В сущности, ему чужой, вместо того, чтоб сидеть, где-нибудь, в своём детдоме…

Всем чужой, всеми нелюбимый и ему просто из вежливости стесняются открыть травмирующую его правду, которую, конечно же, давно знают все…

Когда советскими газетами овладела шпиономания, я всерьёз подозревал брата в том, что это хитро внедрённый в нашу семью, матёрый немецкий шпион, специально заброшенный в страну ребёнком, чтобы поглубже, так сказать, здесь внедриться и побольше узнать. Семья I-го секретаря райкома партии – это вам не шутки! Прикрытие, лучше не придумаешь… Я стал за ним следить. Худшие мои опасения вскоре подтвердились – слишком многое в его поведении сходилось. Причём неопровержимо. Напряжение достигло апогея, когда мы отправились с ним, с ночевой, на рыбалку поблизости. И даже то, что по дороге мы насобирали банку опарышей, не улучшило мне настроения. Я видел, что он взял папин кортик без ножен и сунул его за пояс. Зачем?! Мой ночной сон сразу прошёл – я понял, что развязка неумолимо приближалась.

Вот здесь, в эту самую тихую летнюю ночь, на берегу такого родного мне Чулыма, всё и свершится. Надо ставить точки над i – сейчас или никогда! Я решил выступить первым – показать, что его планы раскрыты. Разоружить, так сказать, психологически. Я шёл ва-банк:

– Слушай, Юрка – сказал я – а зачем это ты взял папин кортик? Ты, что же это, хочешь меня им здесь и прирезать?!

Он ржал всю ночь. Кончилось тем, что мы проспали утреннюю зарю. В довершение всего, через наш табор проехала, какая-то, заплутавшая телега с сонным мужиком, помяв ещё и папину фляжку – в темноте мы разбили свой лагерь, прямо на лесной дороге…

Жизнь была трудной – неприятностей можно было ждать, откуда угодно. Семья наша была, на редкость, читающей – каждый выписывал себе 3–4 журнала и столько же газет. Я являлся самым дотошным в мире аналитиком Весёлых картинок, Мурзилки, Пионера, Костра, Юного техника, Техники молодёжи и Вокруг Света. Естественно, внимательно я читал и все родительские газеты и журналы. Но особо «Пионерскую правду», изучая её, разве что, только без лупы. Особенно меня занимал в ней отдел «Наш телевизор». Телевидения тогда в нашей глуши ещё не было, принцип его был мне не знаком, тем более, что и в газете он излагался довольно туманно и я бы даже сказал, что и провоцирующе. Обычное сообщение начиналось, примерно, так:

– «Вот и опять мы включаем наш телевизор, наводим его на 6-ю малоустьевскую школу, на класс 4 «А». Ну, и что же мы там видим?! Николай Петров опять скачет по партам!!!»

Мне это сразу не понравилось. Парты – это конечно, ерунда, но при такой технике могло всплыть, что и похуже. Я задумался. А что, собственно, мешает этой самой газете, нацелить свой телевизор на наш туалет в момент, когда я снимаю там штаны?! Да, ничего…

У нас было два туалета – один с маленьким вестибюлем в коридоре возле ванной – домашний, а другой, очень аккуратный и чистый, красивый, как теремок, в саду. На какой из них им взбредёт в голову нацелить сегодня? Ошибка тут грозила обернуться нешуточным позором:

– «Вот и опять, мы включаем наш телевизор, наводим…

Оставалось последнее – обратиться к обычной людской совести. И я выработал план. Теперь каждый раз, зайдя в вестибюль туалета, перед тем, как открыть дверь отделения, где располагался унитаз, я выходил в мировой эфир со своей самой насущной и проникновенной просьбой:

– «Прошу всех граждан страны выключить свои телевизоры! Прошу!!» В эфир я выходил по нескольку раз в день, умоляя телезрителей на все лады…

– Пользоваться туалетом в саду я перестал…

Я был не то, что мнительным – я был сверх-дотошным исследователем, который просто не мог оставить без внимания ни одной мелочи. На десятилетие мои родители решили сделать мне подарок – свозить меня в столицы и к морю. Тем более, что это совпадало с выступлением в Москве и брата. Маршрут был стандартным: Москва – Сочи – Ленинград. Честно сказать к столице, морю, легкоатлетическому матчу СССР-США, и даже выступлениям моего брата, я остался равнодушным. Меня снедал поиск – я мучительно искал мороженое в цветных шариках…

В нашем городе было два гигантских щита. «Госстрах» меня не интересовал, поскольку я и без него уже знал, что живу в «Государстве Страха» – так я его во всяком случае, расшифровывал, а вот второй, меня достал. И основательно. На нём был изображён большой вазон мороженного в виде цветных шариков, залитых клубничным сиропом с шоколадной крошкой. Таких, я ещё не пробовал. Они, должны были быть, особенно вкусны. Потом эти же самые шарики попались мне в «Огоньке», потом в «Работнице», «Смене» и даже в журнале «Советский Союз»!..

Это было уже слишком. Поездка в столицы подвернулась, как нельзя кстати – я решил найти эти самые шарики, во что бы-то, ни стало. Так, я стал экспертом по мороженому. Где и какое, я только ни пробовал, но шарики, как в воду канули. Сейчас мороженного море разливанное, но перед тем черничным пломбиром, который продавался в Историческом проезде, «Баскины-Роббинсы» могут отдыхать. Да, и вообще, я считаю, что их уровень – это, примерно, клубничный пломбир-69, где-нибудь, в Петродворце на «Празднике Фонтанов»: 7 копеек стакан с палочкой…

Как бы-то ни было, цветные шарики в Москве не обнаружились и я начал грести мелкими граблями, уже и по всему Сочи, тщательно изучая, попутно, и всю внешнюю рекламу. Ничего. Отдых был наполовину испорчен. Даже тир, пляжи, Ривьера, цирк, сенсы массового гипноза и засахаренный миндаль, уже не могли меня утешить. В расстроенных чувствах мы зашли с мамой в какое-то уличное кафе-автомат под маркизой. И – О, чудо! – я увидел, наконец, свои заветные, такие цветные шарики! Но как я расстроился, когда подошёл ближе – это было обычное крем-брюле, которое доставали из большого жестяного бидона маленькой поварёшкой. Оказывается, шарики были круглыми только из-за этой дурацкой поварёшки!! Я был разочарован. Уж лучше бы, я и не видел бы, всего этого, вовсе…