Теперь в его гулкой стерильной пустоте, пропитанной запахами лака и краски, я искала хоть какие-нибудь следы нашей семьи. Обгрызенный детьми карандаш; скомканный чек из магазина; случайный волосок на полу; каракули на обоях; царапина, сделанная вилкой на столе, — подошло бы все. Но ничего не было. На деревянных перилах, о которые не раз с силой ударялся мяч, — ни единой вмятины или облупившейся краски. На белом столике в спальне родителей исчезли засохшие капли малинового лака для ногтей. С дивана в гостиной вывели следы шоколадного крема. Не может быть. Как? Должна же уцелеть пусть самая мельчайшая частичка нашей жизни. Хоть одна могла бы спрятаться здесь, в тишине этого дома?

И все-таки я увидела ее — примету прошлого. Коврик. Самый заурядный, ничем не примечательный. Просто небольшой черный резиновый квадрат с маленькими круглыми пупырышками. Он пригвоздил меня к месту. Это был коврик, о который Вик вытирал грязные ноги, когда врывался в дом из сада. Теперь коврик почему-то валялся в доме под лестницей, а не лежал, как полагалось, на ступеньке, ведущей в сад. Видимо, его поленились вычистить и даже не удосужились выкинуть. Между пупырышками виднелись присохшие травинки, песок, трупик жука, выеденный муравьями. Это след обуви Викрама? Наверное, он счистил этот кусочек грязи с каблука? Теперь коврик не казался таким безжизненным, а вместе с ним будто ожил и весь дом. До меня донеслось тихое, слабое эхо присутствия. Вот кто-то шелестит страницами, кто-то ерзает в ротанговом кресле, хрустит жареными орешками и роняет их на пол; вот кто-то кинул в стакан кубик льда и со стуком положил щипцы обратно на стол.

Я шагнула в темное, пустое пространство, где когда-то был кабинет моего отца. Там больше не стоял огромный стол, заваленный юридическими бюллетенями и стопками потрепанных папок, бежевых и голубых, иногда перевязанных тонкими тесемками. Больше не прогибались под тяжестью книг пустые деревянные полки, что шли от пола до потолка вдоль двух стен. Исчезли старинные карты Шри-Ланки. На одной из них — очень старой, шестнадцатого века, — остров почему-то был пятиугольным и напоминал кривой домик, неумело нарисованный ребенком, а горы и реки были намечены кое-как, зато в самом центре красовался яркий, разноцветный слон с браслетами на ногах; видимо, компенсировал скудость географических деталей.

Пока я стояла в потемках кабинета, в памяти беспорядочно всплывали кадры последних дней, проведенных в этом доме. Вот Малли привязывает воздушные шарики к деревьям у входа в сад, поскольку на ужин мы ждем гостей, — а какая же вечеринка без шариков? Вот мать учит Вика играть на пианино песню Silent Night[13], а он, лукаво улыбаясь, — его улыбка с ямочками на щеках восхитительна — давит на педаль и, меняя аккорды, нарочно коверкает мелодию. Стив в оранжевой рубашке, которую я купила ему накануне, — чуть более яркой, чем он обычно носит. Картинки были такие подробные и отчетливые, будто кто-то навел объектив на резкость — и мое замутненное алкоголем сознание здесь, в этих стенах, на миг прояснилось. Я выглянула из окна и увидела лаймовые деревья перед домом. Если растереть лаймовый лист в пальцах, от рук пахнет свежо и терпко. Я помнила этот запах! Снаружи доносились знакомые звуки: пиликанье сверчков, трескучая песенка цикад. Несколько мгновений покоя. Дом.

Наверху, в нашей спальне, стояли две голые кровати без подушек и простыней. Пустой шкаф. Я провела пальцами по полкам. Пыли не было. В углу одного ящика я нашла несколько ракушек — маленькие хрупкие каури. Мы с Малли собирали эти ракушки на пляже; нам нравилась их жемчужная гладкость. Бесцельно побродив по комнатам, я заглянула в маленькое святилище на верхней лестничной площадке. На полу, под статуями Будды и Ганеши[14], лежали колышки для крикета — самые высокие в хозяйстве Викрама. Стив каждый вечер вбивал их в землю на муниципальном стадионе. Я подобрала один из колышков и поглядела на заостренный, потемневший кончик, словно бы еще влажный от земли. Я вернулась в спальню и, сжимая его в руке, накинулась на кровать. Грязным заостренным концом колышка я остервенело наносила удары по матрасу, все сильнее и сильнее, пока не проделала в нем дыру. Потом еще и еще — дыра становилась все больше и глубже. Появилась вторая дыра. Я пропорола матрас от одной дыры до другой. Мы, такие все невинные, спали тут в своем сладком неведении. Это нам всем урок.

Пыль, галька, обломки, битое стекло. Наша гостиница. Ее буквально сровняло с землей. Стен не осталось — их как будто срезало ножом. Уцелели только плиточные полы. По ним можно было угадать очертания комнат и коридоров. Везде лежали поваленные стволы — окрестный лес разметало во все стороны. Почему-то деревья оказались обугленными, словно здесь бушевал пожар. В грязи валялась вывеска с названием гостиницы — «Сафари-Бич». Я то и дело спотыкалась и несколько раз больно ударялась большим пальцем ноги.

Это было мое первое возвращение в заповедник «Яла». Я поехала туда с Питером, отцом Стива, и Джейн, сестрой Стива. Меня тошнило всю дорогу из Коломбо, поэтому приходилось часто останавливаться, чтобы я могла выблеваться.

В тот день дул сильный ветер, и в лицо нам летел песок. Ветер был странно тихий, без шелеста листвы, без скрипа деревьев. В полдень негде было укрыться от палящего солнца. Орланы — любимцы Вика — по-прежнему жили на берегу. Теперь, без людей, они осмелели и летали совсем низко. Их тени будто покрывали голую землю. Орланы есть, Вика нет. Я не поднимала глаз.

Я не могла допустить, чтобы это стало явью. Вокруг одна пустошь. Одни развалины. «Какое отношение это все имеет ко мне? — думала я. — Неужели это то, где в последний раз я была со своей семьей? Неужели это здесь мы собрались накануне Рождества и попивали охлажденное белое вино?» Я была не в состоянии верить ничему, что подсовывала память, поскольку так и не смогла осознать их смерть.

Я уже знала кое-какие факты и теперь прокручивала их в голове: «Прошла волна высотой в девять с чем-то метров или даже больше. Неслась она со скоростью более сорока километров в час и захлестнула берег на три с лишним километра вглубь, а потом отступила назад, в океан. Все, что я вижу вокруг себя, тогда было затоплено», — раз за разом я повторяла это себе. И ничего не понимала.

Раньше я прекрасно знала эти места, знала расположение нашей гостиницы, но сейчас чувствовала себя совершенно дезориентированной. Куда идти? Что меня вообще привело сюда? Что я хочу увидеть? Вдруг я вспомнила про камень. Рядом с гостиницей была лагуна, а на берегу ее — большой валун. Черный надежный валун, на котором мы часто сидели в сумерках. На этом валуне мы каждый год фотографировали мальчиков. Теперь пришлось его искать, так как волна, отступая, утащила его на середину лагуны. Может быть, лагуна стала больше? Не знаю. Но камень помог мне сориентироваться. Вот эти столбы когда-то поддерживали крышу столовой. Здесь, за этой кучей битого бетона, находился бассейн. Наши номера были на дальней стороне, окнами на лес, и по ночам мы иногда слышали, как из джунглей выходили дикие кабаны.