Что касается второй причины, выделенной Г. Сектом, о военно-моральной подготовке и воспитании, то надо сказать, что особенное упорство русские войска проявляли в первые дни с начала операции. Постепенно из строя выбывали лучшие бойцы, жаждавшие драки на любых условиях, погибали офицеры, оставшиеся впадали в ступор осознания невозможности сопротивления. Следствием и становились сдачи в плен солдат, которых Сект почему-то называет «перебежчиками». Это были люди, до последнего пытавшиеся выполнить долг перед страной, но поставленные в нелегкую ситуацию выбора между неминуемой гибелью и вынужденной сдачей в плен. Понимание того, что гибель будет бесцельной (оборона сметается неприятельской артиллерией, а любая контратака легко отбивается неприятельскими пулеметами, так как собственной артиллерии нечем подавить их), побуждало вчерашнего крестьянина, к тому же не понимавшего целей войны, сдаваться в плен.

А. А. Свечин приводит пример, как в начале августа 1915 года 315-й полк сдался в плен вместе с командиром полка. «Предлог — патроны были расстреляны».[43] Свечин, и это понятно, негодует. Но видно, что люди сдались в плен после того, как закончились боеприпасы. Кроме того, 79-я пехотная дивизия, в которую входил 315-й пехотный Глуховский полк, понесла громадные потери еще в Горлицком прорыве апреля месяца. К началу августа старый кадр, и без того слабый, так как дивизия являлась второочередной, был уже выбит, и заменить его призванные резервисты не могли.

Сколько до этого пришлось пережить такому военнопленному? Его сдача в плен не раненым была не преступлением, а осознанием преступности такого характера ведения войны. Бесспорно, что сдача каждого бойца в плен ослабляла собственную армию, а значит, являлась воинским преступлением, но надо сказать, что все иные возможности для сопротивления до момента пленения были использованы русским солдатом. Последней возможностью являлась гибель от осколка германского снаряда без надежды нанести врагу хоть какой-либо ущерб. Это и есть — «убой». Верно и то, что с течением войны войска обстреливались, привыкали, и после лета 1915 года, когда неравенство в артиллерийском отношении являлось слишком уж впечатляющим, таких сдач в плен не было даже при том, что немцы превосходили в тяжелой артиллерии до конца войны.

Опять-таки, пока войска были неплохими, германское наступление выдыхалось достаточно быстро, и противник, нанеся русским большие потери, переходил к оперативной паузе. Но затем, когда в обескровленные ряды вливались малоподготовленные и необстрелянные резервисты, потери возрастали, а темпы наступления врага увеличивались. Неудивительно, что наибольшие потери пленными русская Действующая армия понесла со второй половины июня по середину сентября 1915 года, когда Великое Отступление было уже в разгаре, а воля войск к борьбе была надломлена непрестанными поражениями.

Слабость резервов прекрасно сознавалась в военном ведомстве Российской империи. Например, 24 августа 1915 года управляющий военным министерством ген. А. А. Поливанов сообщал начальнику Главного управления Генерального штаба (ГУГШ) ген. М. А. Беляеву, что по опыту войны пополнения «…в большинстве случаев совершенно не соответствовали своему назначению ни по полученной ими боевой подготовке, ни… по воспитанию и развитию в них чувства воинского долга». Отсюда и большие сдачи в плен.[44] Иными словами, летом 1915 года в бой бросались неподготовленные резервисты. Эти люди часто не умели стрелять, а одна винтовка выдавалась на двух-трех солдат, так как стрелкового оружия не хватало.

Бесспорно, командиры старались держать безоружную массу в тылах, но в бою бывает всякое, и странно ли, что безоружные люди, еще несколько месяцев назад спокойно пахавшие землю в своих деревнях, сами сдавались в плен? Бессилие безоружного человека перед тяжелыми снарядами неописуемо. Генерал Поливанов отлично понимал, что воспитать и развить «чувство воинского долга» за столь короткий период невозможно, и пишет об этом в ГУГШ лишь для того, чтобы лишний раз обратить внимание Генерального штаба на качество подготовки личного состава в запасных батальонах пехоты, где готовили резервистов.

Сама дата поливановского письма — конец августа — говорит сама за себя. Август стал месяцем наивысших сдач в плен — более двухсот тысяч человек. Но надо помнить, что большая часть их сдалась в двух точках — крепостях Новогеоргиевск и Ковно, где главными виновниками пленения огромных масс солдат и офицеров стали коменданты, генералы Н. П. Бобырь и В. Н. Григорьев, соответственно. Один из плена отдал приказ о капитуляции, а другой просто-напросто бежал в тыл. Оба коменданта не предприняли и минимума усилий для увеличения обороноспособности вверенных им крепостей. Чему же тогда гневаться? Кто же кого предал? Командиры — подчиненных или наоборот?

Но и без того люди морально истощались. А. А. Свечин упоминает, что даже некоторые офицеры (и кадровые также) осенью 1915 года психологически устали настолько, что старались элементарно уклониться от боя, чтобы вернуться в строй, как только враг наконец-то остановится. Это не трусость, но вот именно моральный надлом. Предлог мог быть различным: болезнь, отпуск, перевод на другую должность в тыловую структуру. Офицер — это кадровый профессионал, и что тогда говорить о солдатах, у которых не было иных возможностей уклонения, кроме пленения или дезертирства?

В 1915 году подготовленных солдат да и резервов вообще, мгновенно таявших в тяжелых боях, не хватало. Поэтому командование до предела использовало тех людей, что были под рукой. Еще применительно к 1914 году мы отмечали, что перенапряжение людей могло стать причиной сдачи в плен. Люди хотели просто хотя бы небольшой передышки, а командование ее не давало и дать не желало.

Эта проблема в начале 1916 года был осознана на самом высоком уровне. Из письма начальника Штаба Верховного главнокомандующего ген. М. В. Алексеева главнокомандующему армиями Юго-Западного фронта ген. А. А. Брусилову от 3 мая 1916 года: «Горько жалуется… пехота, что якобы у нас хорошо понимают наличие падежа лошадей при непосильной работе, но не дают отчета, что массовые сдачи {в плен} и бегства с полей сражения являются показателем непосильного нервного напряжения людей. С горечью занимается пехота невыгодными для себя сравнениями, указывая, что конницу отводят на отдых при мало-мальском заметном утомлении лошадей, пехоту же оставляют в боевой линии при самых тяжелых нервных потрясениях».[45] Констатация факта налицо. Письмо — переписка между двумя наиболее талантливыми русскими полководцами (третий — ген. Н. Н. Юденич, воевал на Кавказском фронте) периода Первой мировой войны.

Оба прошли снизу должностную карьеру, воевали с самого начала войны, отличились в сражениях, раз были повышены в должностях. В начале войны М. В. Алексеев — начальник штаба Юго-Западного фронта, как раз в 1915 году — главнокомандующий армиями Северо-Западного фронта, сумевший вывести шесть армий из грозившего им в русской Польше «котла»; А. А. Брусилов — командарм-8, чья армия вынесла на себе основную тяжесть Великого Отступления на Юго-Западном фронте. Те люди, что ранее распоряжались в Ставке — предшественник Алексеева, начальник Штаба Верховного главнокомандующего ген. Н. Н. Янушкевич, организовавший эвакуацию, ранее никогда не участвовал в войнах и не командовал воинским подразделением даже и в мирное время, делая высокую карьеру по канцеляриям. Именно он станет одним из главных организаторов принудительного беженства, имевшего самые пагубные последствия для страны.