— Эй! — крикнула я.

Она не сбавляла шаг.

Я крикнула снова, громче, и она остановилась. Подождала меня.

— Вот урод, — сказала я.

Наверное, я вся блестела, как яблочко. Щеки раскраснелись — от бега и от алкоголя.

Она злобно оглянулась на магазин.

— Жирный мудак, — пробормотала она. — Даже туалетной бумаги купить нельзя.

Наконец она будто бы меня заметила, пригляделась ко мне. Видно было, что я показалась ей маленькой. А рубашка с манишкой — мамин подарок — слишком уж выпендрежной. Мне захотелось вмиг перерасти эти детали. Я предложила помощь, даже не подумав.

— Давай стащу, — сказала я неестественно бодрым голосом. — Бумагу. Это легко. Я у него все время ворую.

Не знаю, поверила ли она мне. Вранье, наверное, так и просвечивало. Но, может, это ее и подкупило. Как отчаянно я к ней лезла. Или хотела посмотреть, чем все закончится. Как богатая девочка поиграет в песочнице для преступников.

— Ты серьезно? — спросила она.

Я пожала плечами, сердце так и колотилось. Может, она меня и пожалела, но этого я не заметила.

Мое необъяснимое возвращение заставило мужчину за прилавком насторожиться:

— Опять пришла?

Даже если бы я и вправду хотела что-то украсть, у меня бы ничего не вышло. Я таскалась по рядам, пытаясь стереть с лица предательский блеск, но мужчина ни разу не отвернулся. Так и пялился, пока я наконец не схватила рулон туалетной бумаги и не притащила его на кассу, стыдясь того, как быстро привычка взяла свое. Конечно, я не собиралась ничего красть. Какое там.

Пробивая бумагу, он прослезился.

— Такая милая девочка, а водишься с этими девками, — сказал он. — Они все там отбросы. Мужик еще, с черной собакой. — Вид у него был оскорбленный. — Таких к себе не пущу.

Сквозь рябоватое стекло я видела, как девочка бродит по парковке. Прикрывает рукой глаза. Какая нежданная, внезапная удача: она ждет меня. Я заплатила, и мужчина внимательно поглядел на меня.

— Ты еще ребенок, — сказал он. — Шла бы ты домой.

После этого я перестала его жалеть.

— Пакет не нужен, — ответила я и затолкала бумагу в сумку.

Я молчала, пока он отсчитывал мне сдачу, облизывая губы, точно хотел согнать дурной привкус.

Увидев меня, девочка встрепенулась:

— Достала?

Я кивнула, и она потащила меня за угол, легонько подталкивая. Я уже почти верила, что на самом деле украла бумагу, вены горели от адреналина, когда я раскрыла сумку.

— Ха, — сказала она, заглянув туда. — Так ему и надо. Придурок. Сложно было?

— Ничего сложного, — ответила я. — Да и он вообще не смотрит.

Меня взбудоражил наш сговор, наше сообщничество. Несколько пуговиц на ее платье были расстегнуты, виднелся треугольничек голого живота. До чего же ощутимо от нее исходила какая-то вальяжная сексуальность, как будто ее одежда была наброшена прямо на остывающее от пота тело.

— Я Сюзанна, — сказала она. — Кстати.

— Эви.

Я протянула руку. Сюзанна рассмеялась, и я сразу поняла, что пожимать руки не стоило, что это пустой знак из мира нормальных людей. Я покраснела.

Без привычных жестов и условностей было непонятно, как себя вести. Я не знала, чем их можно заменить. Мы молчали, и я заторопилась со словами.

— По-моему, я тебя недавно видела, — сказала я. — Возле “Хай-Хо”.

Она ничего не ответила, уцепиться было не за что.

— Ты была с другими девочками, — сказала я. — Потом автобус подъехал.

— А, — она оживилась, — да, тот придурок здорово взбесился. — Она расслабилась, вспоминая. — За девчонками приходится приглядывать, не то они перестараются. Попадемся.

Наверное, видно было, с каким интересом я смотрела на Сюзанну: она не стеснялась, позволяла себя разглядывать.

— Я запомнила твои волосы, — сказала я.

Сюзанне это, казалось, польстило. Она рассеянно потрогала кончики:

— Я не стригусь.

Потом я узнаю, что им запретил стричься Расселл.

Внезапно она прижала туалетную бумагу к груди, сказала с достоинством:

— Тебе заплатить за нее?

У нее не было ни карманов, ни сумки.

— Не-а, — ответила я. — Я ведь тоже за нее не платила.

— Ну спасибо, — с явным облегчением сказала она. — Ты тут рядом живешь?

— Да, недалеко, — ответила я. — С мамой.

Сюзанна кивнула.

— На какой улице?

— Морнинг-Старлейн.

Она удивленно хмыкнула:

— Шикарно.

Видно было, для нее это что-то значит — то, что я живу в таком хорошем районе, но я не понимала почему. Додумалась разве что до глубинной неприязни к богатым, присущей всем молодым людям. Богачи, пресса, правительство — они всех молодых мешают в один мутный источник зла, фабрикаторов великого заговора. Сама я тогда только училась со стыдом говорить о деньгах. Высмеивать себя, чтобы опередить других.

— А ты?

Она легонько — одними пальцами — отмахнулась. — А, — ответила она, — да знаешь. У нас тут дела разные. Но когда много народу живет в одном месте, — она потрясла бумагой, — это значит, что и жоп много. У нас сейчас трудно с деньгами, но это только сейчас, ненадолго.

Нас. Эта девочка была частью нас, и я завидовала ее легкости, тому, что она точно знает, куда пойдет с парковки. К этим двум девочкам, с которыми я видела ее в парке, к кому-то еще, с кем она живет. К людям, которые заметят ее отсутствие и обрадуются ей, когда она вернется.

— Ты молчунья, — заметила Сюзанна.

— Извини.

Я изо всех сил старалась не расчесывать комариные укусы, хотя кожа так и зудела. Мне до дрожи хотелось о чем-то с ней поговорить, но в голову приходило только то, чего я сказать не могла. Нельзя было говорить, как часто, как много я думала о ней с того самого дня. Нельзя было говорить, что у меня нет друзей, что меня выпихивают в школу-пансион, в это общество ненужных детей. Что для Питера я хуже пустого места.

— Да нормально все. — Она помахала рукой. — Люди такие, какие есть, понимаешь? Я сразу поняла, как тебя увидела, — продолжила она, — ты человек думающий. На своей волне, вся в своих мыслях.

Такое неприкрытое внимание было мне в новинку. Особенно от девочки. Обычно что-то такое подавалось в качестве утешения, когда тебя игнорировал очередной мальчик. Я разрешила себе поверить, что кажусь людям думающим человеком. Сюзанна переступила с ноги на ногу. Я понимала, что она хочет уйти, и не знала, как еще растянуть разговор.