Что наше горькое, безумное рыданье

У брега вечности лишь может замереть!

О муза бедная! В рассветной, тусклой мгле

В твоих зрачках кишат полночные виденья;

Безгласность ужаса, безумий дуновенья

Свой след означили на мертвенном челе.

Иль розовый лютен[20], суккуб[21]зеленоватый

Излили в грудь твою и страсть и страх из урн?

Иль мощною рукой в таинственный Минтурн[22]

Насильно погрузил твой дух кошмар проклятый?

Пускай же грудь твоя питает мыслей рой,

Здоровья аромат вдыхая в упоенье;

Пусть кровь твоя бежит ритмической струей,

Как метров эллинских стозвучное теченье,

Где царствует то Феб, владыка песнопенья,

То сам великий Пан[23], владыка нив святой.

О муза нищая, влюбленная в чертоги!

Когда Январь опять освободит Борей[24],

В те черные часы безрадостных ночей

Чем посиневшие свои согреешь ноги?

Ведь мрамор плеч твоих опять не оживет

От света позднего, что бросит ставень тесный;

В твой кошелек пустой и в твой чертог чудесный

Не бросит золота лазурный небосвод!

За хлеб насущный свой ты петь должна — и пой

Те Deum; так дитя, не веря в гимн святой,

Поет, на блеск святых кадильниц улыбаясь.

Нет… лучше, как паяц, себя толпе отдай

И смейся, тайными слезами обливаясь,

И печень жирную у черни услаждай.

На каменных стенах святых монастырей

В картинах Истину монахи раскрывали;

Святые символы любовью согревали

Сердца, остывшие у строгих алтарей.

В наш век забытые, великие аскеты

В века, цветущие посевами Христа,

Сокрыли в склепный мрак священные обеты

И прославляли Смерть их строгие уста!

— Монах отверженный, в своей душе, как в склепе,

От века я один скитаньям обречен,

Встречая пустоту и мрак со всех сторон;

О нерадивый дух! — воспрянь, расторгни цепи,

Презри бессилие, унынье и позор;

Трудись без устали, зажги любовью взор.

Моя весна была зловещим ураганом,

Пронзенным кое-где сверкающим лучом;

В саду разрушенном не быть плодам румяным —

В нем льет осенний дождь и не смолкает гром.

Душа исполнена осенних созерцаний;

Лопатой, граблями я, не жалея сил,

Спешу собрать земли размоченные ткани,

Где воды жадные изрыли ряд могил.

О новые цветы, невиданные грезы,

В земле размоченной и рыхлой, как песок,

Вам не дано впитать животворящий сок!

Все внятней Времени смертельные угрозы:

О горе! впившись в грудь, вливая в сердце мрак,

Высасывая кровь, растет и крепнет Враг.

О если б в грудь мою проник,

Сизиф[25], твой дух в работе смелый,

Я б труд свершил рукой умелой!

Искусство — вечность, Время — миг.[26]

К гробам покинутым, печальным,

Гробниц великих бросив стан,

Мой дух, гремя как барабан,

Несется с маршем погребальным.

Вдали от лота и лопат,

В холодном сумраке забвенья

Сокровищ чудных груды спят;

В глухом безлюдьи льют растенья

Томительный, как сожаленья,

Как тайна сладкий, аромат.

Я прожил много лет средь портиков широких,

Что в бликах солнечных торжественно горят;

Как в сумраке пещер базальтовых, глубоких,

Я полюбил бродить под сенью колоннад.

Волной колышима, лазурь небес далеких

И догорающий в моих зрачках закат,

И полнозвучный рев и звон валов высоких

Одной гармонией ласкали слух и взгляд.

Я прожил много лет, покоем восхищенный,

Среди лазури волн и пышной красоты,

С толпой моих рабов, нагой и умащенной;

Зной охлаждающих широких пальм листы

Заботливо рабы над головой качали,

Но тайных ран души, увы, не облегчали.

Пророческий народ с блестящими зрачками

В путь дальний тронулся, влача своих детей

На спинах, у сосцов отвиснувших грудей,

Питая алчность губ роскошными дарами;

Вслед за кибитками, тяжелыми возами,

Блестя оружием, бредет толпа мужей,

Грустя о призраках первоначальных дней,

Блуждая в небесах усталыми глазами.

Навстречу им сверчок, заслышав шум шагов,

Заводит песнь свою из чащи запыленной;

Кибела стелет им живой ковер цветов,

Струит из скал ручей в пустыне раскаленной,

И тем, чей взор проник во мглу грядущих дней,

Готовит пышный кров средь пыли и камней.

Свободный человек, от века полюбил

Ты океан — двойник твоей души мятежной;

В разбеге вечном волн он, как и ты, безбрежный,