Только разве что человек! Я уже на пол пути к дому приготовился к мести. Сомнений больше нет! Случилось непоправимое! Еву схватили.

Ворвавшись в дом, я почувствовал резкий толчок в спину. Полиция не жалела своих сил и даже ног, которыми удерживали меня на полу. Я дергался на полу неумело изображав бунтарский пыл вопреки здравой идеи, что сопротивление бесполезно. Я боялся, что Ева увидит, как я сдаюсь, и это ее огорчит, поэтому я брыкался как полный идиот.

– Ева-а-а! – крик души был настолько пронзительным, что мне в рот вставили кляп.

Они выследили нас, благодаря тем самым двум засранцам, которых надо было направить прямиком на заточенные колья. Будь моя воля и вернуть все обратно… Неужели, я бы и правда их убил?

Признание

– Доброе утро, Антон! – Альберт зашел ко мне в палату, где при моем отсутствии провели косметический ремонт, замуровав напрочь переговорное отверстие и поставив решетки на окна. Да, а также благополучно спилили дерево, которое столько времени сохраняло мое убежище в тени от всех, теперь же я словно посреди проходного двора постоянно овеян щедрой порцией солнечных лучей. Такой нагруженный трафик посетителей ни я, ни одна из четырех стен еще никогда не видели. Можно ли похвастаться, что я стал местной селебрити?

Что и говорить о моем положении, которое основывалось на недоверии со стороны медперсонала. Тотальный контроль, которому бы позавидовал Большой брат Джорджа Оруэлла. Я не мог доверить новый план побега даже собственному отражению.

– Вам не стоит на меня злиться, лучше бы вам поскорее начать разговаривать с лечащим врачом, иначе пропишут сильнодействующие препараты. Я категорически против такого лечения, но не могу на это повлиять, поймите. Вы теперь на особом счету, а я каждый день докладываю главврачу о результатах принятого курса терапии. Кроме того, ведется расследование назначенной комиссией. Главврач не может успокоиться, она хочет точно знать ответы на все вопросы. Возможно, нас скоро разлучат. Не стоило было вам это затеивать.

– Особый контроль? – я смотрел в изуродованное стальными прутьями окно, повернувшись спиной к говорившему.

– Вы единственный, кто сбежал из больницы за последние лет 20.

– Нас было двое, и вы это прекрасно знаете. Я бы один не справился – поскромничал я.

– Антон, прошу вас пойдемте прогуляемся по саду. Вы две недели уже сидите безвылазно. Нам надо с вами кое с чем разобраться. Пришло время, больше тянуть нельзя.

Каждый день я начинал с того, что тонул в собственной печали. Я погружался на самое дно в попытке отыскать там утешение, но отыскать его я так и не смог. Вместо него я находил лишь отчаяние, чье влияние настолько опасно, что постепенно привыкаешь к глубине, и сил всплывать больше не остается. Для меня вся жизнь заключалась в нахождении рядом со мной одного человека. Без Евы я медленно и мучительно погибал. Она и есть моя жизнь. Я прикоснулся к источнику красоты, призирая собственный изъян. Я не достоин ее, но моя мечта позволила приблизиться к ней на расстояние поцелуя. Не вижу смысла жизни без нее.

Я пошел с доктором то ли из-за нежелания созерцать наплыв псевдоврачей в мою палату, то ли из-за того, что, действительно, хотел хоть на какое-то время избавиться от ужаса, в котором коптилось мое сердце. Разлука изъедало сердце, а боль сводила меня с ума.

Мы долго ходили по больничному саду и не проронили ни слова, видимо Альберта уже научили держать рот на замке в подобной ситуации, а я не желал говорить с кем-либо в белых халатах, иначе любое мое слово будет непременно направленно на неистовое обожание Евы, а никто не имеет права даже слышать о ней.

Альберт предложил присесть на лавочку. Я чувствовал отстраненность от всего окружающего. Я уперся взглядом в траву под моими ногами и пытался хоть там найти значимую причину, по которой мы не может быть с Евой вместе.

– Антон, расскажите пожалуйста о вашей спутнице, как ее звали? Кажется Ева?

– Ева! – процедил сквозь зубы я, после чего, думаю, врач точно запомнил ее имя.

– Так вот, Ева. Можете ее пожалуйста описать?

Я все еще изучал до мельчайших подробностей зеленый покров под ногами, а глупый вопрос породил страх. Смогу ли я в точности описать Еву? Что, если я забыл, как она выглядит? Меньше всего на свете я хотел отдать ее образ забвению. Только воспоминания удерживали меня на земле.

– Кем она могла быть для меня? Вы ведь и сами ее наверняка видели, сами все должны понимать! Обычно такие как она никогда не обращают внимание, на таких как я. Ева – птица другого полета, а я и крыльев до встречи с ней не имел в принципе. Видимо, она и вправду немного была не в себе, ведь такое клеймо вы тут ставите! А для меня она была всем: воздухом, которым я дышу; светом, который я видел; мелодией, которая ласкала мои уши; в конце концов, она была любовью, которую я не заслужил…– по моим щекам потекли слезы. Будто бы капли воска, они обжигали мои щеки – а самое обидное – ваше молчание. Вы не говорите, что с ней, где она – я не мог говорить громче шепота, так как дыхания едва хватала. Я задыхался – хотя носите халат и эту никчёмную бирку на своих глупых рожах, которая предназначена для малостоящего общественного мнения. «Моя профессия – помогать людям», но эти слова выгравированы кровью тех бедолаг, которые ежедневно мрут, так и не дождавшись помощи! Болен ли я? Болен! Но я болею самой прекрасной заразой на всем свете. Я влюблен!

Я повернулся всем корпусом к Альберту с молниеносной скоростью. Кажется, доктор напряг мышцы, но рукой едва заметно отмахнул двум санитарам, которые явно поджидали где-то рядом:

– Я умираю, Альберт! Так помогите же мне! Наплевать, чего хочет главврач, ваше руководство, коллеги, общество и даже охранники с уборщиками! Поступите по зову вашего сердца…

Между нами, на лавочку втиснулся еще один персонаж. Молчание казалось чем-то столь существенным и тяжелым, что можно было дотронутся до него рукой. Если бы молчание было осязаемо, то явно бы имело нахальный вид.

– Антон, послушайте меня пожалуйста очень внимательно. Это больше не может продолжаться – единственное, с чем я не посмел поспорить за сегодняшний день. Наглядным образом прорисовывается прогресс – Мне очень жаль, что придется вам это сказать, так ведь и другого выхода вы мне не оставили…

Как обычно бывает в минуты сильного напряжения, мысли о самом плачевном варианте событий поражает