— Отпустила прислугу, — небрежно бросила она, погружая двесеребряные турочки в раскаленный песок. — Одной побыть захотелось.

Это Леле-то захотелось побыть одной. «Да она и двух минут водиночестве не выживет», — подумала я.

Когда кофе был приготовлен и разлит по чашкам, я завеларазговор о Коровине и о его гибком медиуме Равиле. Больше, конечно, о красавцеРавиле, с которым мне так и не удалось остаться наедине — а очень хотелось… Ксожалению, этого же хотелось всем дамам, присутствовавшим на сеансе.

Однако разговор не вязался: Леля отвечала рассеянно, то идело нервно поглядывая на часы..

«Кого-то ждет, — подумала я. — Что у них, черт возьми,происходит?»

— Мне кажется, этот ваш модный Коровин, — продолжая беседу,сказала я, — просто шарлатан.

— Почему «ваш»? — удивилась Леля и снова глянула на часы.

Тут уж я юлить не стала, а задала вопрос со всей присущеймне прямотой.

— Дорогая, — сказала я, — похоже, ты ждешь кого-то или ятебя от важных дел отвлекаю. Может, мне лучше уйти?

— Ну что ты? — вспыхнула Леля. — Я всего лишь жду звонка отСашеньки. Сиди, я всегда рада поболтать с тобой. Хорошо, что пришла.

Однако я уже ничему не верила. Меня охватили сомнения, дажестало казаться, что кто-то ходит наверху, где располагались кабинет АлександраЭдуардовича, верхний холл, библиотека и супружеская спальня. Насколько мне былоизвестно, в этой семье не приветствовалось присутствие посторонних на второмуровне квартиры, в святая святых. Даже прислуга там появлялась лишь по крайнейнеобходимости.

— У тебя там кто-то есть? — спросила я, тыча пальцем впотолок.

Леля растерялась, а потом рассердилась.

— Что за странный вопрос? — воскликнула она. — Кто там можетбыть? Я здесь, а Сашенька в отъезде.

— Значит, мне показалось, — делая глоток чудесного кофе,ответила я.

Однако Лелю это не удовлетворило. Она посверлила меняхолодным взглядом и спросила:

— Ты что, мне не веришь?

Я не ожидала такой реакции, а потому растерянно уставиласьна нее, не зная, что сказать.

— Пойдем, — она решительно схватила меня за руку. — Пойдем,посмотришь сама. — И Леля потащила меня наверх.

— Зачем? Зачем? Верю, верю, — лепетала я, но шла охотно,потому что ни разу наверху не была.

Ах, как чудно там все было устроено! Просторный ультрамодныйзеркальный холл, строгий кабинет с массивной старинной мебелью, играющаяатласом, бархатом и золотом озорная спальня, сверкающая никелем, кафелем ифарфором ванная и библиотека, потрясшая меня богатством наиредчайших книг.

Однако никого наверху не было. Обойдя все комнаты, мывернулись в спальню. Я даже в шкаф заглянула и под предлогом поисковполюбовалась на Лелины наряды. Кстати, она не лгала, счастливица действительнони в чем не знала отказа: ах, эти вечерние туалеты, эти сумасшедшие шубы! Сердцезаныло в моей груди… Впрочем, речь тут не о моем сердце.

Я задумалась. Все комнаты пусты, везде, где можноспрятаться, я побывала: побывала и там, где спрятаться невозможно. И все же нетудовлетворения в моей душе, и здесь что-то явно не так. Что не так?

Сама Леля. Она была странная, чтобы не сказать больше.Напряжена, взвинчена. Хоть она и старалась из последних сил казаться спокойной,но лицо и руки выдавали ее: на лице мелькало выражение то растерянности, тостраха, то боли, а руки все время нервно теребили различные предметы. Временамиже Лелю просто прорывало. Как это понимать? Сначала она вопреки здравому смыслупритащила меня наверх, а теперь вдруг как закричит не своим голосом:

— Ну что? Ты видишь? Видишь? Здесь нет никого! В квартире яодна.

— Нас двое, — спокойно напомнила я, подходя к туалетномустолику и с интересом изучая косметику: длинный ряд флаконов, выстроившихся узеркала. Я выбрала самые дорогие духи, приоткрыла хрустальную крышечку,понюхала терпкий аромат и спросила:

— Не возражаешь?

Леля застыла с каменным лицом.

— Спасибо, — сказала я, щедро орошая себя духами. — Тыправа, мне показалось. Здесь действительно никого нет, но что, голубушка, стобой творится? Как странно твое поведение.

Леля мгновенно взяла себя в руки, натянула на лицо маскуневозмутимости, грациозным движением забрала из моих рук флакон, тоже оросиласебя духами и вальяжно произнесла:

— Ерунда, критические дни, вот нервишки и пошаливают, а вцелом я спокойна, как слон.

Едва она успела это сказать, как зазвонил телефон, стоящийздесь же, на туалетном столике. Леля, подпрыгнув, взвизгнула так, что и менябудто током прошило. Флакон выпал из ее рук, но не разбился, а покатился попышному ковру, извергая удушливый аромат.

— Черт возьми, — рассердилась я, — ты кого угодно доведешьдо истерики.

Леля же не слышала ничего, она дикими глазами смотрела нааппарат и пятилась от меня, как от гремучей змеи, приговаривая:

— Нет, нет, нет…

— Что «нет»? — сказала я и подняла трубку. Это был приятныймужской голос, очень низкий, волнующий, с обвораживающей хрипотцой.

Век бы с таким болтала.

— Ты надумала, детка? — спросил голос. — Времени осталосьнемного.

— Сколько? — спросила я, и в трубке сейчас же раздалисьгудки.

Вслед за этим что-то мягко шлепнулось на ковер — это былаЛеля.

— Все ясно, — сказала я и отправилась в ванную.

Там я набрала полный стакан холодной воды, которую и вылилана ее голову. Бедняжка открыла глаза и жалобно посмотрела на меня.

— Как ты себя чувствуешь? — взволнованно спросила я.

— Нормально, говорю же, критические дни, — ответила Леля ибодро вскочила на ноги. — Кто это был? — делая вид, что ничего не произошло,равнодушно поинтересовалась она.

Что ж, я ответила.

— Преступник, который похитил твоего мужа, — сказала я и навсякий случай поддержала Лелю: вдруг ей опять приспичит падать в обморок.

Не приспичило. На этот раз Леля не упала. Ее красивуюмордашку исказила гримаса плача, хотя Леля с ним явно боролась. Но как ей нихотелось сохранить спокойствие, рыдания рвались и вырвались-таки наружу. Леляупала на кровать и разразилась таким заразительным плачем, что я едва к ней неприсоединилась.

— Нет! Нет! Нет! — сквозь слезы восклицала она. — Почемусейчас? Когда все так наладилось, когда все так хорошо, когда я наконец обреласвое счастье?