Обессиленная, я крепко заснула в его объятиях. Ночью меня потревожили какие-то непонятные громкие звуки. За дверью, в коридоре происходило нечто необъяснимое. Грохот, смех, переходящий в дикое ржание, выкрики, музыка, треск, удары.

– Который час? – спросила я.

– Четыре, начало пятого, – ответил Олег. Он всегда спал с часами на руке, даже будучи обнажённым. Эта деталь почему-то всегда возбуждала меня дополнительно.

– А что происходит? – удивлённо спросила я.

– Ничего особенного. Поспи ещё, журавлик. Ребята просто веселятся, развлекаются, – невозмутимо пояснил Олег.

– Разве так развлекаются? Ведь это погром какой-то! – возмутилась я. – Ещё ночь не прошла.

– Ну, ты ещё пойди, почитай им мораль! – засмеялся он. – Люди свободны в своём выборе! Ты хочешь спать, а им весело! Ты любишь тихо, а они шумно наслаждаются друг другом. Что тут плохого?

Я не разделяла подобных взглядов. Такая свобода граничила с анархией, развратом и бог весть, чем ещё. Уснуть я уже не смогла. Молча лежала, а он гладил меня. Часа через два всё стихло.

– Поедем домой, – в отчаянии попросила я Олега.

– Так ещё день впереди! – возразил он. – Вечером поедем, журавлик.

– Хочу домой, хочу домой, – негромко закапризничала я. – Хочу в ванну! Хочу к маме.

– Будет тебе ванна и мама в придачу, – тихо смеялся Олег. – А пока попьём чаю. Хочешь?

– А где мы возьмём?

– Ты со мной, а значит всё возможно! – с видом волшебника заявил Олег.

Он куда-то резво сбегал. Вскоре вернулся с ключами и повёл меня за собой.

– Мне дали ключи от столовой! – сообщил Олег. – Сейчас я тебя накормлю горячим!

В холле, где когда-то отдыхающие смотрели телевизор, прямо на полу сидели полураздетые парни и девицы! Они что-то тихо мычали, покачивались. У некоторых глаза были прикрыты, а у немногих наоборот широко раскрыты, даже будто выпучены. Зрелище показалось мне отвратительным.

Мы шли между людьми, словно между статуями. До нас никому не было дела, каждый пребывал в индивидуальном мире грёз.

– Не пугайся, – предостерёг меня Олег. – Ребята воспарили. Им хорошо! Порадуемся за них!

Я смолчала тогда, но чаша моего терпения переполнялась. «До чего можно дойти с этим человеком, если он уже спокойно привозит меня к отпетым наркоманам!» – лихорадочно думалось мне.

Мы наскоро поели. Олег раздобыл замызганный чайник, посуду, но меня ничего не радовало. Я чувствовала себя опустошённой. Чай из чашки с трещинкой казался невкусным, а вся обстановка омерзительной. Я не любила Олега в ту минуту, я тяготилась им. Между нами образовывалась пропасть.

Я опасалась, что он передумает уезжать, и терпеливо молчала. Разговорились мы только в пустынном вагоне электрички. В ранний час воскресного утра пассажиров было мало.

– Тебе не понравилось? – спросил Олег, обнимая и прижимая меня к себе. – Ты просто впервые столкнулась с детьми радуги, со свободными людьми. Они не связаны путами, свободны от общества. Привыкай! Не все люди живут по расписанию и по правилам. Не всем по душе порядок.

– Какие это дети радуги? – не выдержала я. – Что ты плетёшь? Очнись, Олег! Обычные наркоманы, прикрывающиеся какой-то нелепой философией. Образумься, прошу тебя! Поступай в институт искусств, в музыкальное училище. Живи нормально! Пожалей своих родителей! Ты же талантлив!

– Я в здравом рассудке, – заявил он. – Я могу и без родителей обойтись, а они без меня. Я хочу поглядеть мир. «Мой адрес не дом и не улица, мой адрес – Советский Союз!» Слушай, а поедем на БАМ! Я буду любить тебя в тайге!

– Какой БАМ! – я уже не могла спокойно слушать. – Я учусь в институте. На БАМе люди строят железную дорогу. Там нелегко, там холодно! Ты же не сможешь так работать. Что будешь делать? Песни будешь им петь?

– Слушай, давай поженимся? – вдруг предложил Олег. – Хочешь? Сделаем, наконец, тебя женщиной! Я так мечтаю проникнуть в твою горячую норку! О-о, я сейчас с ума сойду! Скажи, ты моя? Ты моя, до конца?

– Поженимся, будем грызть корочку хлеба или тянуть деньги у родителей? – усмехнулась я.

– Я всегда найду тебе деньги! – гордо заявил он.

Всякой девушке лестно принимать предложение руки и сердца, но мне в тот момент было мучительно больно. Рушилась, рассыпалась на осколочки моя первая любовь! Я ещё не научилась жить без Олега, но и с ним мне было не по пути. Мы перестали понимать друг друга!

– Нам надо расстаться, – тихо сказала я.

– Слушай, я понял, – сказал Олег крайне заботливо. – У тебя разболелся зубик. Я же помню про твой коренной внизу, справа. Он у тебя всегда ноет, когда ты ноги застудишь. Надо было ночью спать в тёплых носках. Надо, пожалуй, удалить этот зуб, в конце концов. Пошли завтра же к стоматологу!

Я побаивалась лечить зубы, и Олег водил меня к врачу буквально за руку, если требовалось. Ему даже разрешали сидеть рядом в кабинете. Он мог пролезть куда угодно. Как, как мне было отвадить себя от этих удобных привычек? Олежка опутал меня собой везде. Я прикипела к нему, я срослась с ним…

– Мне не зуб надо удалить, а тебя из моей жизни! – я впервые заговорила резко и смело.

– Хочешь немного побыть без меня? – спросил Олег, не понимая до конца сути моих слов. – Пожалуйста! Уважу твои желания. Сколько дней мне не появляться? Скажи? А потом радостно встретимся! Журавлик, ты уже большая девочка у меня становишься! Ой, что будет дальше! Что придумает наша Анечка? Какие в её прелестной головке рождаются капризы! Я всё для тебя исполню.

– Не ёрничай! – прервала я его. – Я хочу расстаться с тобой навсегда.

– Как это? – изумился Олег. – Ты без меня?! Ну, уж дудки! Я столько берёг тебя, лелеял, и что? Чтобы какой-нибудь институтский очкарик воспользовался моей сладкой девочкой? Этого не будет.

– Ты что несёшь?! – возмутилась я.

– Анька, – твёрдо сказал Олег. – Лучше не зли меня. Я исчезну пока на время, но ты – моя. Только моя. Поняла?

Я заплакала. Он ласково вытирал мне слёзы, как всегда, но наше отчуждение уже началось.

Явное между строк

За окном зимний день набирал силу. Рассеялась зябкая хмарь холодного утра, и проглянуло озорное солнце. Что-то весеннее уже грезилось в его лучах.

Я так долго говорила, что пересохло в горле. Я умолкла и выпила глинтвейну. Моя Марина умница. Такой изумительный напиток я пробовала только однажды, в январской Праге, где мы были вместе мужем. Каждую зиму, сразу после святок, когда впереди маячит февраль, отчаянно хочется дружной и тёплой весны! Но самый короткий и неласковый месяц в году всё равно неизменно наступает. Его надо пережить, перемочь и как-то скрашивать бытиё. Глинтвейн придуман именно в такие дни, я уверена.

– Да, верно Олежкина мать тебе сказала, что после него только выжженная земля остаётся, – вздохнула Марина. – У вас бы не получилось ничего! Даже страшно подумать, как бы ты настрадалась, живя с ним! Как хорошо, что ты отделалась от него!