Рада, бледная, с дрожащими губами, подняла поваленный стул,вытерла салфеткой пролитую коричневую жидкость, забрала грязную посуду, унесла,вернулась и что-то сказала Максиму. Максим ответил «да», но это не помогло.Рада повторила то же самое, и голос у нее был раздраженный, хотя Максимчувствовал, что она не столько рассержена, сколько испугана. «Нет», сказалМаксим, и сейчас же тетка за барьером ужасно заорала, затрясла щеками, и тогдаМаксим, наконец, признался: «Не понимаю».

Тетка выскочила из-за барьера, ни на секунду не переставаякричать, подлетела к Максиму, встала перед ним, уперев руки в бока, и всевопила, а потом схватила его за одежду и принялась грубо шарить по карманам.Ошеломленный Максим не сопротивлялся. Он только твердил: «Не надо» и жалобновзглядывал на Раду. Рыхлая тетка толкнула его в грудь и, словно приняв какое-тострашное решение, помчалась обратно к себе за барьер и там схватила телефонныйнаушник. Максим понял, что у него не оказалось всех этих розовых и зелененькихбумажек с лиловыми оттисками, без которых здесь, по-видимому, нельзя появлятьсяв общественных местах.

– Фанк! – произнес он проникновенно. – Фанк плохо!Идти. Плохо.

Потом все как-то неожиданно разрядилось. Рада сказала что-торыхлой женщине, та бросила наушник, поклокотала еще немного и успокоилась. Радапосадила Максима на прежнее место, поставила перед ним новую кружку с пивом и кего неописуемому удовольствию и облегчению села рядом. Некоторое время все шлоочень хорошо. Рада задавала вопросы, Максим, сияя от удовольствия, отвечал наних: «Не понимаю», рыхлая тетка бурчала в отдалении, Максим, напрягшись,построил еще одну фразу и объявил, что «дождь ходит массаракш плохо туман»,Рада залилась смехом, а потом пришла еще одна молоденькая и довольносимпатичная девушка, поздоровалась со всеми, они с Радой вышли, и черезнекоторое время Рада появилась уже без фартука, в блестящем красном плаще скапюшоном и с большой клетчатой сумкой в руке.

– Идем, – сказала она, и Максим вскочил. Однако таксразу уйти не удалось. Рыхлая тетка опять подняла крик. Опять ей что-то ненравилось, опять она чего-то требовала. На этот раз она размахивала пером илистком бумаги. Некоторое время Рада спорила с нею, но подошла вторая девушка ивстала на сторону тетки. Речь шла о чем-то очевидном, и Рада в конце концовуступила. Тогда они все втроем пристали к Максиму. Сначала они по-очереди ихором задавали один и тот же вопрос, которого Максим, естественно, не понимал.Он только разводил руки. Затем Рада приказала всем замолчать, легонькопохлопала Максима по груди и спросила:

– Мак Сим?

– Максим, – поправил он.

– Мак? Сим?

– Максим. Мак – не надо. Сим – не надо. Максим.

Тогда Рада приставила палец к своему носику и произнесла:

– Рада Гаал. Максим…

Максим понял, наконец, что им зачем-то понадобилась егофамилия, это было странно, но гораздо больше его удивило другое.

– Гаал? – произнес он. – Гай Гаал?

Воцарилась тишина. Все были поражены.

– Гай Гаал, – повторил Максим обрадованно. – Гайхороший мужчина.

Поднялся шум. Все женщины говорили разом. Рада теребилаМаксима и что-то спрашивала. Очевидно было, что ее страшно интересует, откудаМаксим знает Гая. Гай, Гай, Гай – мелькало в потоке непонятных слов. Вопрос офамилии Максима был забыт.

– Массаракш! – сказала, наконец, рыхлая тетка изахохотала, и девушки тоже засмеялись, и Рада вручила Максиму свою клетчатуюсумку, взяла его под руку, и они вышли под дождь.

Они прошли до конца эту плохо освещенную улочку и свернули веще менее освещенный переулок с деревянными покосившимися домами по сторонамгрязной мостовой, неровно мощеной булыжником; потом свернули еще раз, кривыеулочки были пусты, ни один человек не встречался им на пути, за занавесками вподслеповатых оконцах светились разноцветные абажуры, временами доносиласьприглушенная музыка, хоровое пение дурными голосами.

Сначала Рада оживленно болтала, часто повторяя имя Гая, аМаксим то и дело подтверждал, что Гай – хороший, но добавлял по-русски, чтонельзя бить людей по лицу, что это странно и что он, Максим, этого не понимает.Однако по мере того, как улицы становились все уже, темнее и слякотнее, речьРады все чаще прерывалась. Иногда она останавливалась и вглядывалась в темноту,и Максим думал, что она выбирает дорогу посуше, но она искала в темноте что-тодругое, потому что луж она не видела, и Максиму приходилось каждый разоттягивать ее на сухие места, а там, где сухих мест не было, он брал ее подмышку и переносил – ей это нравилось, каждый раз она замирала от удовольствия,но тут же забывала об этом, потому что она боялась.

Чем дальше они уходили от кафе, тем больше она боялась.Сначала Максим пытался найти с нею нервный контакт, чтобы передать ей немногободрости и уверенности, но как и с Фанком, это не получалось, и когда они вышлииз трущоб и оказались на совсем уже грязной, немощеной дороге, справа откоторой тянулся бесконечный мокрый забор с ржавой колючей проволокой поверху, аслева – непроглядно черный зловонный пустырь без единого огонька, Рада совсемувяла, она чуть не плакала, и Максим, чтобы хоть немножко поднять настроение,принялся во все горло петь подряд самые веселые из известных ему песен, и этопомогло, но не надолго, лишь до конца забора, а потом снова потянулись дома,длинные, желтые, двухэтажные, с темными окнами, из них пахло остывающимметаллом, органической смазкой, еще чем-то душным и чадным, редко и мутногорели фонари, а вдали, под какой-то никчемной глухой аркой стоялинахохлившиеся мокрые люди, и Рада остановилась.

Она вцепилась в его руку и заговорила прерывистым шепотом,она была полна страха за себя и еще больше – за него. Шепча, она потянула егоназад, и он повиновался, думая, что ей от этого станет лучше, но потом понял,что это просто безрассудный акт отчаяния, и уперся. «Пойдемте, – сказал он ейласково. – Пойдемте, Рада. Плохо нет. Хорошо». Она послушалась, как ребенок. Онповел ее, хотя и не знал дороги, и вдруг понял, что она боится этих мокрыхфигур, и очень удивился, потому что в них не было ничего страшного и опасного –так себе, обыкновенные, скрючившиеся под дождем аборигены, стоят и трясутся отсырости. Сначала их было двое, потом откуда-то появились третий и четвертый согоньками наркотических палочек.

Максим шел по пустой улице между желтыми домами прямо на этифигуры, Рада все теснее прижималась к нему, и он обнял ее за плечи. Ему вдругпришло в голову, что он ошибается, что Рада дрожит не от страха, а просто отхолода. В мокрых людях не было совершенно ничего опасного, он прошел мимо них,мимо этих сутулых, длиннолицых, озябших, засунувших руки глубоко в карманы,притоптывающих, чтобы согреться, жалких, отравленных наркотиком, и они какбудто даже не заметили его с Радой, даже не подняли глаз, хотя он прошел такблизко, что слышал их нездоровое, неровное дыхание. Он думал, что Рада хотьтеперь успокоится, они были уже под аркой, и вдруг впереди, как из-под земли,будто отделившись от желтых стен, появились и встали поперек дороги ещечетверо, таких же мокрых и жалких, но один из них был с длинной толстойтростью, и Максим узнал его.