— Дело в том, что моему отцу пришлось сменить в свой век немало имен и фамилий, — объяснила бабушка.

— Значит, у нас и фамилия тоже ненастоящая?

— Нет, фамилия у нас дедушкина. То есть настоящая, так же как и у меня. Но было время в моей молодости, когда я действительно носила вместо фамилии одну из очередных папиных выдумок. Были среди них и Дранозайцевы, и Лободуловы, и даже Искросеровы. Папа почему-то полагал, что чем дурнее у нас фамилия, тем меньше мы вызываем подозрения.

А все дело в том, что прадедушка ваш был настоящим контрабандистом и заядлым картежником. Как-то раз он проиграл в карты весь свой гардероб и был вынужден сидеть голым дома и спускать через окно веревочку знакомому трактирщику, чтобы тот привязал к ней бутылку пива и узелок со снедью. Однако иногда он внезапно становился богат и тогда не упускал случая, чтобы отправиться в какое-нибудь приключение или заморское путешествие. Об одном из таких случаев я и собираюсь тебе рассказать.

В Софии они с мамой полтора года прожили в скверном мрачноватом номере портовой гостиницы и зарабатывали на жизнь, показывая на базаре карточные фокусы. Но однажды отцу несказанно повезло. Ему достался удачный лотерейный билет, и он выиграл целое состояние в три тысячи лир.

Первым делом он пошел на базар и купил молодой жене чудесных красных яблок, а вторым делом выпил портвейну и отправился играть в карты в подвал моряцкого заведения. Когда к полудню папа проиграл все до последней копейки, он вернулся домой, сел в качалку возле окна и начал подбрасывать большое красное в крапинку яблоко. И вот он все подбрасывал плод в солнечную пыль комнаты и ловил, производя им беззаботный шлепающий звук, а моя бедная совсем еще юная мама лежала на кровати и тихо, но горько плакала.

— Слушай, Ба, надоело уже, — говорю. — Грустно все это. Расскажи лучше о себе что-нибудь. Ну как ты молодая была, красивая.

Бабушка замолчала, о чем-то задумалась и вздохнула:

— Ну, слушай тогда…

Я знал, что она не обиделась. Она никогда не обижалась и всегда говорила, что обижаются дураки.

3

Мой отец отступал на Восток вместе с белыми и слишком надолго застрял в Китае из-за каких-то там приключений, связанных с контрабандой, или, как сейчас сказали бы, бриллиантовым трафиком. Поэтому я родилась в Маньчжоу-Го, в небольшой марионеточной и уже не существующей ныне стране в Маньчжурии, а в день, когда мне исполнилось семнадцать лет, нас освободила от японцев Красная армия. Тогда-то мне и передали мою белочку от убитого капитана японской кавалерии. (Так вот с кем он рубился — так ему и надо!) Ах, что это была за трагедия. У него были кривые ноги, громадные очки в роговой оправе и два торчащих передних зуба. Но он любил меня как свою богиню войны, а я принимала его подарки и позволяла пробираться по ночам в свою обшитую шелками и порфирой комнату. Впрочем, я тут же поднимала крик и выгоняла его, но мне очень льстило, что капитан кавалерии самурай Сикоцу Идзу, как обезьяна по пальме, карабкается ко мне по водосточной трубе.

Он рассказывал мне о своем родовом замке под чудесно выгнутой крышей с драконьими гребнями, обещал сделать меня его владычицей. Еще он якобы владел верфью и двумя рыбацкими деревнями. Врал, конечно. Я частенько расплачивалась за него в ресторане и снимала для нас дешевые номера в гостинице. Но однажды город окружили красные, и мой возлюбленный отправился на войну. Рассказывали, что когда его корпус попал в капкан краснознаменной конницы, он поднял свой самурайский меч и прокричал по-японски: «Да здравствует Раисасанна! Банзай!» Рубили его буденовцы молча затупившимися о немецкие танки шашками до тех пор, пока не осталась от бедного капитана Сикоцу Идзу одна требуха вперемежку с медалями и лохмотьями, да огромное трепещущее от любви сердце.

В общем, нам с папенькой пришлось возвращаться на родину. Вскоре мой бриллиантовый отец скончался на станции Приисковая от лихорадки и хронического недоедания. Тогда-то я и познакомилась с дядюшкой Румом, как я называла своего принца-старателя. Никакого белого коня, в отличие от покойного капитана, у него, конечно, не было, да и звали его на самом деле Румул Петрович Маркеев. Но что это был за мужчина! Боже, какие глаза! Какие ноги! Какие воспоминания! Мне и до сих пор кажется, что этот лихой человек лишь по ошибке оказался среди советских граждан того времени. Ибо на деле он принадлежал к числу тех неслабых духом мужчин, которые свирепствовали в кровавых морских предприятиях прошлого.

Я сразу же поняла, что с этим мужчиной мне будет что рассказать внукам и правнукам. Я даже боялась себе представить, скольких женщин он покорил своими голубыми, как Байкал, глазами, скольких удивил своими повадками и нравом, скольких придушил своими мускулистыми волосатыми ручищами. У меня оставалось от папы небольшое серебряное наследство из вилок, ножей и ложек, так что мы почти сразу же сыграли с ним скромную свадьбу. На третий год нашего счастливого супружества он пропал на две недели, а когда вернулся в наш уютный старательский вагончик, сказал с порога: «Теперь, старуха, одно из двух: либо мы умрем, либо будем богатыми!»

— Но, Ба, ты же была еще молодой?

— Это так говорят настоящие мужчины своим женщинам. Потому что, если мужчина настоящий, он не будет называть тебя «душенькой» или бросаться в какие-нибудь другие щенячьи нежности. Настоящий мужчина говорит коротко, ясно и всегда крепко держит тебя за задницу.

— И тебя он тоже крепко держал за задницу?

— Тоже. Но дядюшка Рум любил меня почти как вино и родину. Был он, кажется, молдаванином. Мы тогда занимались тем, что добывали авиационный металл из гнилых водоемов, куда побросали сбитые во время войны самолеты. Помню, стоишь босиком по пояс в рыжей воде и чувствуешь под ногами клепаное крыло. Мы жили в будках-вагончиках и называли себя гордо — амурские старатели. Как те, что просеивают песок в поисках золота. Среди нас не было робких, но дядюшка Рум был самым отчаянным.

Оказалось, те две недели, которые Рум пропадал, он пролежал в засаде, наблюдая за тем, как части НКВД разгружают бронированный вагон. Из вагона вытаскивали большие герметичные ящики, перекладывали их в грузовики и увозили в горы. Машины, натужно покряхтывая, закрученным ущельем взбирались к перевалу и останавливались в лесу у глубокого горного озера в сорока километрах от горняцкого городка. Солдаты разгружали кузова, отплывали на плоту и сбрасывали тяжкие железные короба в глубины озера. Страшная молва ходила в округе об этом озере. Говорили, что там водятся сонмы крупных рыб, но местные жители не то что рыбачить, подходить к нему не осмеливались. Дело в том, что во время войны рядом с озером находился лагерь для военнопленных солдат японской императорской армии. Там же их и хоронили, привязывая к истощенным маленьким телам тяжелые добытые ими же в каменоломнях глыбы. С тех пор озеро называли Красным, или, как в шутку прозвал его Рум, — Озеро Заходящего Солнца.

В итоге, легенды об этом озере настолько распространились в рабочих селениях забайкальских гор, что о нем даже появилось немало песен и другой лирики. И вот сейчас я спою тебе одну из печальных песен о Красном озере, — и закряхтела моя бабуся, как Марлен Дитрих в старости: