— Вспоминаю, было такое дело. Но шли мы от устья. Досюда не заплывали.

Капитан проковылял к рубке, скрипя сервомоторами. Всё больше он напоминал палочного человечка, на которого надели костюм из железа и шарниров.

— Ли спал, когда я спросил его про Эймса, — тихо произнёс Валентайн.

«Проклятье!»

— Так почему ты не сказал, что видел полковника?

«Потому что испугался слов Эймса».

Марцетти повернул голову и посмотрел в глаза капитану. И в них промелькнуло нечто, заставившее Томми занервничать. Будто бы коп, переметнувшийся к Синдикату, умер ещё в первую встречу. Или же чутьё подвело? От этого Томми только разъярился.

— Пугать меня вздумал, легавый? — процедил он, отпуская штурвал. Но не успел Томми набраться злости, как на плечо легла тяжёлая рука капитана. Томми отчётливо представил, как затрещат кости, когда в них врежется железный кулак.

— Я не потерплю саботажа, — сказал капитан. Совсем без угрозы. Просто констатировал факт. От этого Марцетти только сильнее его возненавидел.

Лицо загорелось от обиды, хотелось рвать и метать. Капитан вернулся на корму, а Томми всё трясло.

Штифт в виске пульсировал клеймом позора, напоминанием, что он до сих пор во владении Башни. Что он никогда больше не станет свободным.

Если только не доведёт миссию до конца.

* * *

Головные боли преследовали его, сколько он себя помнил. Когда он жаловался воспитательницам в детском саду, они отвечали: «Нытик! Хотя чего ещё ждать от дефа?»

Как и боль, унижение не отставало от Томми все дальнейшие годы.

Мамочка могла просто сказать «нет», когда медики выдали, что ребёнок родится дефектным. Даже многочисленные вмешательства в генокод не могли сделать из него нормального человека. Жизнь Томми покатилась под откос ещё в инкубаторе.

Но мать разрешила вырастить его. А как иначе? Если бы она не сдала третьего ребёнка в Медцентр, не увидела бы гражданства. И это после замужества! Томми надеялся, что после Приюта её жизнь наладилась. Иначе ничего не имело смысла.

Синдикату и Городу всегда нужны были люди. Тем более, безнадёжные.

Томми Деф, Ушастый Дурак, Тормоз и Дебил — самые безобидные прозвища, которые он получал, кочуя из класса в класс. Марцетти держался, объедаясь болеутоляющими. В конце концов, он будущий гражданин Первого Города, пусть и самого низкого сорта. Ему должно повезти.

Но ему не везло. Жизнь его прошла будто бы в клетке с раскалёнными прутьями. Куда ни сунься, обязательно обожжёшься. Каждый шаг, каждое слово, каждый взгляд — всё это вызывало у окружающих осуждение или откровенную ненависть.

Во всём приходилось выкладываться втройне. Томми гордился, что любой другой на его месте давно бы сдался. Но не он. В шестнадцать лет, когда тест подтвердил, что из него выйдет идеальный кандидат в Операторы, Марцетти отказался от чести. И сколько бы упрёков на него ни лили, он продолжал идти вперёд. Поддерживать Сеть и Информаторий — славное дело. Но Томми знал, что станет солдатом.

Из школы он выпустился с идеальным дипломом, навсегда отделавшись от придурков-одноклассников, с которыми приходилось делить не только уроки, но и жильё. Привилегии в детских садах и школах всегда отдавались уже выкупленным детям действующих граждан. Им предоставляли отдельные комнаты. Безродному и безымянному отребью, вроде Марцетти, приходилось ютиться в общих помещениях. Из подобной мрази состояла почти половина населения Старого Города.

Томми унаследовал фамилию от матери. Видимо, она всё же надеялась, что сын найдёт её, когда повзрослеет. Но Томми было плевать, как и ей в своё время. Вместе с остальными неудачниками, которых не выкупили у Синдиката родители, он попал в Приют. Там же и познакомился с Божьим Порядком.

Строки врезались в его память клеймом работорговца:

«Освободитель пришёл, чтобы спасти мир от гибели и избавить его от тиранов, толкнувших человечество на край пропасти. Создав Эдем и построив Первый Город, он поставил Синдикат управлять Городом Старым. Король, чья власть дарована Богом и утверждена гражданами, будет направлять и готовить мирян к возвышению. Только избранные встанут подле Освободителя, сына Божьего. Утилизаторы гарантируют еду, Эдем дарует энергию, а Приюты обеспечат всех работой. Да будет так отныне и навсегда».

И он повторял эти строки, повторял, пока не начал верить.

«Становитесь лучше, — твердили священники каждое воскресенье, — вклад каждого из вас — это шаг к совершенному будущему».

Пока каждый не станет идеальным. Пока Старый Город не станет Городом Новым. Лишь годы спустя Томми понял — этому никогда не сбыться.

За более чем пятьсот лет в Эдем попало не больше пары сотен людей. Церковь не раскрывала, за какие заслуги ещё при жизни те или иные персоны оказывались в раю Освободителя, где была только натуральная еда, свежий воздух, чистое небо над головой и постоянные курсы омоложения. Две сотни из миллиарда. Как повторяли священники, «шанс стать избранным есть у каждого». Равный капле в море, но всё же шанс.

Потому в Приюте Томми с презрением смотрел, как целые бригады отлынивали от работы. «Мы не будем потакать рабству!» — кричал заводила из профсоюза. Жалкие неудачники, смирившиеся со своим положением, отдавшиеся в лапы безнадёги. Томми выворачивало от такого отношения к себе и Богу. Он, чёртов деф, верил в свободу больше, чем все они. Но остановить безобразие не мог никто. Приюты не имели права морить рабочих голодом. «Да будет каждый сыт, укрыт и занят», гласил Божий Порядок. Так завещал Освободитель. Что же, никто не заставлял людей работать. Им дарили возможность гнить в Приюте до скончания дней. Хочешь гражданство? Так займись делом.

Утилизаторы перерабатывали любые материалы с равнодушием профессионального убийцы и дарили взамен что угодно, будто замаливающие грехи трусы. Потраченную энергию никто не считал, хоть некоторые самородки и пытались. Смерть от голода народу не грозила. Священник, приписанный к Приюту, как-то обмолвился, что Освободитель изобрёл вечный двигатель. И, как настоящий мессия, пустил его на пользу людей.

«Откуда вы узнали?» — спросил тогда Томми.

Священник выдавил снисходительную ухмылку:

«А как ещё объяснить чудо утилизации? Откуда берётся энергия? Только perpetuum mobile может столько обеспечить. Он заботится о нас, Томми, всегда помни об этом».

Марцетти помнил. От этого жить становилось чуть легче. Вот только одно не давало покоя: Семьи, составляющие Синдикат, питались натуральной едой, а не жижой из утилизатора. Настоящим мясом, а не фальшивкой, что подавали рабочим на обед. Настоящими овощами и фруктами из теплиц, а не синтезированными пищефабриками. Даже действующие граждане не всегда могли позволить подобную роскошь. И эта мысль с каждым годом всё сильнее заслоняла солнце его веры