– Пожалуй, вы правы, – помолчав, сказала Давыдова. Она улыбнулась. – Тетя Вера ведь только на днях заказала приданое. Но все равно венчайтесь до великого поста…

Свадьба была назначена на февраль. Куприн, безмерно счастливый, сообщил о готовящейся женитьбе своей матери Любови Алексеевне, по-прежнему жившей в Москве, во Вдовьем доме. Она ответила, что тоже счастлива, что он наконец женится и покончит со своей бродячей, скитальческой жизнью, что у него будет своя семья, свое гнездо. В конверте было вложено отдельное письмо Марии.

Л. А. Куприна – М. К. Давыдовой.

«Перед свадьбой я пришлю Саше и Вам мое родительское благословение – икону святого Александра Невского, по имени которого назван Саша. Когда я вышла замуж, у меня родились две девочки. Но моему мужу и мне хотелось иметь сына. И вот тут нас стало преследовать несчастье. Один за другим рождались мальчики и вскоре умирали. Только один дожил до двух лет, и тоже умер. Когда я почувствовала, что вновь стану матерью, мне советовали обратиться к одному старцу, слывшему своим благочестием и мудростью.

Старец помолился со мной и затем спросил, когда я разрешусь от бремени. Я ответила – в августе. «Тогда ты назовешь сына Александром. Приготовь хорошую дубовую досточку, и, когда родится младенец, пускай художник изобразит на ней точно по мерке новорожденного образ святого Александра Невского. Потом ты освятишь образ и повесишь над изголовьем ребенка. И святой Александр Невский сохранит его тебе».

Этот образ будет моим родительским благословением. И когда господь даст, что и вы будете ждать младенца и ребенок родится мужского пола, то вы должны поступить так же, как поступила я».

Как бывало всегда, старшее поколение отличалось большей религиозностью, чем молодые. Не только Любовь Алексеевна, но и Александра Аркадьевна Давыдова, женщина просвещенная, хотела, чтобы новобрачные соблюли все полагающиеся обряды. Она сказала Куприну о своем желании, чтобы их венчал непременно модный в то время в Петербурге священник Григорий Петров.

Время до свадьбы проходило стремительно, наполненное утомительной суетой. Днем Куприн трудился в «Журнале для всех», а вечерами ни о чем серьезном поговорить было нельзя – приходили родственники Давыдовых, друзья семьи, сотрудники «Мира божьего».

– Какое глупое положение быть женихом, – ворчал Куприн. – Все ваши знакомые приходят и с головы до ног оглядывают меня критическим взглядом. Женщины дают советы, мужчины острят. И все время чувствуешь себя так неловко, как это бывает во сне, когда видишь, что пришел в гости, а у тебя костюм не в порядке. Ваши подруги смеются, кокетничают и при мне спрашивают: «Ну как ты себя чувствуешь, нравится тебе быть невестой?» Я кажусь себе дураком и нарочно веду себя так, чтобы поддержать это мнение, а сам думаю: «Нет, Саша совсем не дурак». Вот как-нибудь я вам это докажу. А сейчас мне не хочется…

И добавил, тихо обняв Марию за плечи:

– Слава богу, что теперь недолго осталось тянуть эту дурацкую петрушку.

Как-то вечером к Давыдовым заехал Михайловский – справиться о здоровье Александры Аркадьевны.

– Я на минутку, – объяснил он в передней, не снимая пальто, вышедшей встретить его Марии. – Только хочу узнать, как чувствует себя ваша мама… Страшно занят – выходит книга журнала. Был в типографии и тороплюсь домой просмотреть последние листы верстки.

Она все-таки убедила его пройти в столовую и выпить стакан чаю.

– Вы что же не зовете меня в посаженые отцы? – шутливо-строгим тоном обратился он к Куприну, блеснув золотым пенсне. – Слышал я, что скоро уже свадьба, а ни вы, ни Муся мне ни слова. Вы, кажется, забыли, Александр Иванович, что я вам крестный отец. Забывать этого не следует…

Прощаясь, Михайловский сказал:

– На днях получил письмо от Короленко. Он спрашивает, правда ли, что Муся выходит замуж за Куприна. Теперь, пишет он, «Русское богатство» его, конечно, потеряет. Я ему еще не ответил на это, – и Михайловский вопросительно посмотрел на Куприна.

– Женитьба на Марии Карловне к моему сотрудничеству в «Русском богатстве» не имеет ни малейшего отношения, – ответил Куприн.

– Увидим, – улыбнулся Михайловский.

Куприн незаметно для себя уже участвовал в работе «Мира божьего» (хотя по-прежнему главное свое внимание уделял «Журналу для всех»). И здесь он сразу столкнулся с властным характером Александры Аркадьевны, которая и в тяжкой болезни не желала поступаться своими правилами и литературными вкусами.

Однажды, зайдя к ней в комнату, он застал там Богдановича.

– Вот мы с Александрой Аркадьевной говорили о том, какая скучная беллетристика во всех толстых журналах, – обратился Ангел Иванович к Куприну. – Нет ничего выдающегося, останавливающего внимание. И, главное, везде одни и те же имена…

– Если хотите, – предложил Куприн, – я могу попросить Антона Павловича отдать в «Мир божий» пьесу «Вишневый сад»… Он ее заканчивает… Я не обращаюсь к нему с этой просьбой от имени «Журнала для всех» – его небольшой объем не позволяет поместить пьесу целиком. Делить же ее, конечно, нельзя. Да и гонорар Чехову для такого небольшого журнала, как миролюбовский, был бы слишком тяжел.

– Гонорар? – переспросила Александра Аркадьевна. – А какой же гонорар?

– Тысяча рублей за лист.

– Что? Тысяча за лист? Да это же неслыханно! – воскликнула Александра Аркадьевна. – И это Чехову, значение которого почему-то стали так раздувать последние два-три года. Чуть ли не произвели в классики. Да знаете ли вы, Александр Иванович, что «Вестник Европы» – самый богатый из журналов – всегда платил Глебу Ивановичу Успенскому, не чета вашему Чехову, сто пятьдесят рублей за лист. Глеб Иванович был очень скромный человек и, конечно, сам никогда не поднял бы разговора о размере гонорара. Поэтому Михайловский обратился к Стасюлевичу с просьбой ввиду тяжелого материального положения Успенского повысить его гонорар. И Стасюлевич отказал. Вот как обстоят дела с гонорарами в толстых журналах, – язвительно добавила она. – Что вы на это скажете?

– Возмутительная эксплуатация писательского труда! – произнес Куприн.

Александра Аркадьевна изменилась в лице.

– Не будем спорить о значении Чехова. О всех больших писателях существует различное мнение, – примирительно сказал Богданович. – И конечно, для нашего журнала было бы очень желательно иметь пьесу Чехова. Но нам это материально непосильно так же, как и Миролюбову. Весь вопрос, Александр Иванович, сводится только к этому…

Давыдова сослалась на то, что хочет отдохнуть, и сухо простилась с Куприным. Уходя, он ругал себя за несдержанность, за свою азиатскую вспыльчивость: Александра Аркадьевна уже не поднималась с постели…

3 февраля 1902 года настал день свадьбы.

В столовой собрались только те, кто должен был провожать Марию в церковь: жена Мамина-Сибиряка (бывшая Машина гувернантка) посаженая мать – Ольга Францевна, посаженый отец – Михайловский и четыре шафера. Куприну полагалось встретиться с невестой только в церкви, но он пренебрег условностями и тоже ожидал Марию в столовой.