Расположенное несколько восточней королевство бургундов очень напоминало остготское государство или вестготское королевство. В 450-х гг. Рицимер основал эту новую территорию-«федерата» на землях между Женевой, Шалоном-на-Соне и Авиньоном. Король бургундов, хоть и был «германцем» и арианином, скоро провозгласил себя принцепсом, набрал советников из галло-римлян — католиков и стал развивать ученое право. Еще в большей степени, чем соседи, бургундский монарх дорожил контактами с империей и добился от Константинополя своего признания «магистром милитум», то есть главнокомандующим римской армией в Галлии. В долине Роны расцветала классическая культура, породившая изысканных поэтов и авторов ценной для нас переписки, как Авит Вьеннский. Однако за «романофилией» лионских королей нельзя не замечать некоторых перемен. Так, внутреннее законодательство бургундов допускало судебный поединок. Наблюдая за судопроизводством своих властителей, римляне рисковали соблазниться новыми способами разрешения конфликтов.

Последний из народов-федератов, франки, по сравнению с соседями имел жалкий вид. Обосновавшиеся в Северной Галлии, между Артуа и областью Кёльна, они оставались расколотыми на многочисленные кланы и племена, приходившие к соглашению между собой, чтобы совместно выступить на войну, лишь в исключительных случаях. Когда в 481/482 г. некий Хлодвиг наследовал своему отцу Хильдерику в качестве короля области, расположенной между Турне и Реймсом, похоже, никто не обратил на этот персонаж особого внимания. Епископ Реймский, Ремигий, довольствовался отправкой ему краткого послания, содержавшего поздравление с тем, что тот стал «наместником провинции Вторая Бельгика», и призыв судить по справедливости. Но это был просто минимум, которого можно было требовать от федерата.

Несмотря на некоторое разложение административных структур, король франков сумел эффективно управлять Северной Галлией. Известно, что отец Хлодвига, Хильдерик, имел перстень с печатью, позволявшей ему заверять официальные документы; это несомненно значит, что римская администрация худо-бедно функционировала. Может быть, королю франков еще удавалось взимать налоги, хотя об этом почти нет сведений. Но притязаний быть законодателем у него пока не было. К концу V в. Хлодвиг в основном довольствовался тем, что объединил франков, вступив в союз с одними царьками и устранив других. Он также сумел снискать расположение коренного галло-римского населения. С этими новыми силами он атаковал последние независимые «имперские» твердыни в Северной Галлии. Так, в 486 г. Хлодвиг избавился от Сиагрия, полководца, державшего Суассон именем Римской империи, уже давно не существовавшей.

* * *

Таким образом, Европа, где родилась Брунгильда, представляла собой пространство, где смешивались и начинали сливаться римские и германские влияния, но где «варварские» короли были в большей степени наследниками империи, чем безвестных племен Германии. Однако надо еще договориться о том, что входило в это наследие Рима на Западе. Ведь бесспорно, что франкские, готские или бургундские короли лишь в небольшой мере переняли цивилизацию Цицерона, Августа или Траяна. Но не станем обманывать себя, представляя Рим вечным и неизменным, каким его изображали воспевавшие его поэты. Римская цивилизация, какой наследовали варвары, была скорей цивилизацией Поздней империи, той сложной эпохи, когда Тетрархия или константиновско-феодосиевские династии глубоко изменили свой мир, пытаясь его вывести из гибельного кризиса.

Таким образом, варварская Европа сохраняла пейзаж, структуру которого внешне еще определяли старые римские города. Однако античный город с IV в. агонизировал, и западные городки, замкнутые в стенах времен Поздней империи, потеряли значительную часть населения и почти все муниципальные институты. Только христианство через посредство епископата сохраняло римскую логику организации пространства.

В плане институтов империя оставила своим варварским наследникам понятие государства, административные тексты и систему чиновничества. Но она передала им также представление, что государь должен непрестанно договариваться со своими высшими сановниками — вспомним Евгения, которого поддерживал Арбогаст, или Валентиниана III, почитавшего, а потом убившего Аэция. Таким же образом варвары переняли принцип всеобщего налогообложения; но в качестве федератов они узнали также о том, какое благо — освобождение от налогов, и о преимуществах манипуляции с фискальным ресурсом.

Интенсивность государственного и частного насилия тоже была наследием Рима, и не надо искать его истоки в «варваризации» социальных отношений или в массовом привнесении германских обычаев. И новые социально-экономические отношения между господами и зависимыми тоже создала налоговая система Диоклетиана. Но обязательно ли люди VI в. были несчастней своих предков из III в.? В этом можно усомниться. Из снижения статуса свободных людей с неизбежностью следовало улучшение участи рабов. Самых отверженных варварское общество, конечно, угнетало меньше, чем общество Поздней империи. Во всяком случае, оно давало гораздо больше возможностей для социального подъема.

Итак, трансформация римского мира в III–V вв. была чрезвычайно глубокой, и перемены как будто некоторым образом пощадили лишь культуру. В VI в. по-прежнему читали «Энеиду» как произведение вневременное, поскольку восхитительно анахроничное. В самом деле, мира Вергилия давно не существовало. Может быть, нимфы приобрели еще больше очарования с тех пор, как в них перестали верить, но пусть нас не ослепляет ностальгия римско-варварских элит. Если забыть о многочисленных похвалах, расточаемых Вергилию и Цицерону, какое реальное место занимала античная литература в культуре просвещенных людей VI в.? Опять-таки поздний Рим оставил варварским королевствам совсем иное наследство, чем классический. Главных латинских авторов IV в. звали Иероним, Амвросий и Августин; это они определили основы христианской ортодоксии и заложили фундамент для нового диалога с божеством. А ведь во времена варварских королевств отцы церкви уже могли соперничать с языческими поэтами за место в библиотеках. И отныне западные авторы сочиняли больше житий святых, чем эпопей, больше благочестивых эпитафий, чем непристойных эпиграмм. Знак времени: блюду Брунгильды с изображением Энея было суждено закончить существование, став евхаристическим дискосом в оксерской церкви.

Наряду с блюдом, изображающим Энея, в сокровищнице Брунгильды находился предмет, представлявший совсем иной образ Рима — одновременно более близкий, более современный и явно более угрожающий. Это изделие, известное с XVII в. под названием «Слоновая кость Барберини», хранится сегодня в Лувре и имеет форму панно из обработанной слоновой кости, состоящего из четырех пригнанных друг к другу пластинок общей высотой около тридцати сантиметров. Его пластическое совершенство позволяет предположить, что его изготовили в императорских мастерских Константинополя, а его присутствие в Галлии в конце VI в. — догадаться, что это был дипломатический подарок Византии франкскому миру. Чтобы понять отношения между римлянами и варварами в век Брунгильды, потратим некоторое время на описание этого шедевра миниатюрной пластики.