Энтузиазм друга захватил Франсиско. Происхождения Диего был безродного, скитался, был солдатом. Франсиско сразу почувствовал в нем родственную душу авантюриста и искателя приключений. Они вместе бредили несметными сокровищами, которые скрывали в неприступных джунглях дикие племена, и мечтали о том, чтобы однажды возглавить свою собственную экспедицию, не завися от чьих-либо решений. И вот этот момент настал.

Они вернулись из лагеря в город, полные надежд и планов. Там они узнали, что их конкурент – Паскуаль де Андагойя, проплыл около 200 миль вдоль побережья Колумбии и поднялся по реке Сан-Хуан. Он искал племя, которое называлось «пиру», о котором говорил тот самый захваченный в плен индеец. Но, ничего не обнаружив, разочаровался, и теперь пытался сплавить кому-нибудь свои корабли, полностью оснащенные и готовые к плаванию. Их-то и решили приобрести два друга. Но на что? Хотя они и владели в городе некоторой собственностью, все давно было заложено-перезаложено, оба были по уши в долгах. Тогда-то Диего и привел этого священника, капеллана Эрнандо де Луке.

Три компаньона встретились в основанном на месте древнего инкского храма монастыре святого Августина, и, проговорив восемь часов к ряду, уже глубоко за полночь заключили договор, согласно которому каждому причиталась третья часть будущей добычи, причем ни один из них не имел понятия не только о величине и могуществе, но даже о местоположении «Золотого царства», которое они собирались завоевать. Это было своеобразное «товарищество на паях», названное «Эмпреса дель Леванте» - «Дело восхода».

Под договором мог расписаться один только Эрнандо де Луке. Писарро и Альмагро, не обученные письму, вывели вместо подписей кресты.

Через некоторое время от берегов Панамы в далекую загадочную страну «Пиру» отправились два небольших корабля с сотней солдат и несколькими лошадьми на борту.

Запасы продовольствия были скудны. Точность карт вызывала большие сомнения. Экспедиция блуждала в темноте, наугад. Наконец, они достигли места, которое испанцы назвали — по понятным причинам — Голодный Берег. Там Альмагро потерял глаз в стычке с местными жителями. Напряжение от неудач достигло предела. Но Писарро и Альмагро, казалось, невозможно было остановить. К тому же их вел опытный лоцман Бартоломео Руис.

– Руис, посмотри, мне кажется, я что-то вижу.

– Опять ты сходишь с ума, Карлос. Иди, выпей что-нибудь, и мираж пройдет,– Руис невозмутимо попыхивал трубкой. Ему тоже до чертиков надоела эта бесконечная водная гладь, но он не позволял себе расслабиться.

– Это плот, Руис. Черт возьми! И на нем люди... Большой плот. И много людей.

– Дай сюда, – Руис выхватил у матроса подзорную трубу.

К ним действительно что-то приближалось. Руис пригляделся повнимательней: это был бальсовый плот, снабженный превосходными парусами из хлопка. И на нем действительно плыли люди. На солнце их одежды отливали золотом, но когда плот приблизился, все поняли, что это не одежда, а украшения из драгоценного металла. Несколько человек на плоту, при виде приближающегося к ним огромного судна, предпочли быструю смерть в водах океана, другие, напуганные до смерти, жались друг к другу и лопотали что-то на своем языке. Руис пытался знаками их успокоить и убедить, что они пришли с мирными целями. Но индейцы трепетали от каждого обращенного на них взгляда и толком не могли ничего объяснить.

На берегу Писарро отпустил шестерых, а троих предусмотрительно оставил. Их стали спешно учить испанскому языку, и уже вскоре они смогли кое-как объяснить, что их судно плыло по торговым делам с целью обмена изделий инков на темно-красные раковины и кораллы. Писарро заставил все тщательно и подробно записать. Он знал, что нужно было вызвать алчный интерес, чтобы впоследствии получить всемерную поддержку короля:

«Они везли много изделий из золота и серебра в виде украшений, включая короны и диадемы, пояса и браслеты, латы для ног и нагрудники, щипцы и погремушки, нити и гроздья бисера и рубинов, зеркала, украшенные серебром, бокалы и другие сосуды для питья. Они также везли много накидок из шерсти и хлопка, туники и другие предметы одежды красного, малинового, синего, желтого и других цветов, украшенные разнообразными вышитыми орнаментами с фигурами птиц, животных, рыб и деревьев. У них были крошечные весы, чтобы взвешивать золото. В мешочках для бусин находились изумруды, халцедоны и другие драгоценные камни, кусочки хрусталя и камеди. Они везли все это, чтобы обменять на морские раковины белого и красного цвета...»

Писарро повел экспедицию дальше на юг, чтобы исследовать побережье Эквадора, но удача, казалось, снова покинула их. Они приплыли к необитаемому острову Петуха, в устье реки Тумако. Это были бесплодные берега с влажным климатом, изобилующие гибельными мангровыми болотами. От голода и болезней каждую неделю умирали по несколько человек. Люди хотели повернуть назад.

Горстка выживших, оборванных и изможденных, потерявших всякую надежду людей, собралась на берегу, чтобы услышать, что скажет Писарро. Франсиско смотрел на них и понимал, что они обрадуются любой возможности вернуться домой. Что может их удержать? Как пробудить в них боевой дух? В его голове крутились какие-то фразы, но он не был до конца уверен, что они подействуют. Что может пересилить отчаяние, упадок сил – душевных и физических?

Он еще раз вгляделся в хмурые недоверчивые лица и вдруг, охваченный внезапным порывом, выхватил шпагу из ножен и прочертил на песке, между кораблем и своими людьми, черту:

– Этот путь ведет к Перу и богатству, а этот – обратно в Панаму, к нищете. Выбирайте!

Франсиско увидел отчаяние, озлобленность и страх, но в глазах некоторых смельчаков загорелась надежда. Он понимал, что, должно быть, это люди, которым больше нечего было терять и некуда возвращаться, но именно такие были ему нужны. Он и сам был таким. Первым через черту переступил Диего Альмагро. За ним – еще тринадцать человек. Затем еще несколько. Горстка безумцев. Позже их будут называть «славной тридцаткой».

Сэнди пыталась не ждать от этой поездки ничего сверхъестественного. И все же –не получалось. И когда, наконец, они с Артуром вышли из дверей аэропорта в Руасси, она почувствовала: наступил Париж. Именно наступил, как наступает выходной день или Рождество. Этот город в любое время года и в любую погоду казался ей многоликим живым существом. Он мог околдовать прелестью переулков, обольстить ароматами уличных кафе, заворожить трюками уличных мимов. Он завлекал стуком каблуков задумчивых красавиц с непременно грустными глазами, опьянял запахом свободы, растворенной в воздухе. Он мог влюбить в себя внезапно и бесповоротно или довести до исступления убийственной тоской. Обернуться холодным безжалостным дельцом, утопив в щемящем чувстве одиночества, вынудить бежать из него, сломя голову. И заставить думать о нем, вернувшись домой. Стремиться к нему, искать его в извилинах улиц своего города, и не найдя, вновь и вновь возвращаться сюда, каждый раз попадая в другой, почти незнакомый безумный, жесткий, нежный, неприступный, фривольный, снобистский, фамильярный, ироничный город…