Он дошел до угла Прорезной. Напротив сияла вывеска «Коктейль-Холл». «Это заведение тоже очевидно скоро прикроют за низкопоклонство» – подумал он и повернул на Прорезную. Пройдя Золотые ворота, он остановился напротив дома Бродского и стал рассматривать его.

«Интересно, что бы сейчас пришили Добачевскому за это здание. Оно совершенно разностильное. Атланты в виде каких-то странных существ – нетопырей с собачьими головами. Не то атланты, не то кариатиды – пол определить невозможно. Немного готики, немного модерна, башенки, балкончики, балюстрады, фронтончики. А все-таки смотреть на него приятно и весьма любопытно. Вслед за ним дом барона Штейнгеля. Что сейчас в нем расположено – кажется, Союз писателей. Сколько здесь хожено-перехожено в студенческие годы. Сюда мы бегали из нашей бурсы, как мы называли художественный институт, с Вознесенского спуска перед студенческими вечеринками за вином, которое покупали либо здесь, либо в «Трех ступеньках» на Прорезной. Какие были чудесные, восторженные времена! А какие были блестящие преподаватели: академик Граве, профессор Колотов, Середа, Кричевский. Василий Григорьевич Кричевский – это вообще потрясающая фигура – столько талантов в одном человеке: и театральный художник, и кинохудожник, и художник по керамике и гобеленам, и отличный архитектор. Одно только Полтавское губернское управление чего стоит – до сих пор его причисляют к классике украинской архитектуры. Однако говорить о нем нельзя ни в коем случае. В 43-ем он покинул Украину, жил в Париже, а сейчас, по слухам, в Венесуэле. Антон Фомич Середа рассказывал нам про московскую Строгановку. Над дипломом работали с фантастическим энтузиазмом, чуть ли не круглосуточно. Это было здание Госпрома, но в дипломе оно называлось «Проект будинку трестiв у Харковi» Перспективу Госпрома я затеял на свою голову двухметровую. Чуть ли не каждый день в дипломантскую заходил Рыков. Валериан Никитович сначала не одобрял такую большую перспективу – боялся, что я не успею. Он рассказывал нам про Петербургскую академию художеств, про свою работу с Александром Васильевичем Кобелевым.

Тогда мы все вместе с преподавателями искали новые пути в архитектуре. У нас появились новые лидеры – Голосов, Леонидов, Татлин. Неужели они мне и диплом вспомнят – ведь это было двадцать пять лет назад, и все мы находились на перепутье под влиянием конструктивистов с мировыми именами. Нет, этого я думаю не вспомнят. Не вспоминают же блестящего Серафимова».

Он дошел до кукольного театра. На фасаде висела афиша спектакля «Прапор». «Интересно, что бы сказал Городецкий, если бы узнал, что в его караимской кенасе разместится детский кукольный театр. А сколько труда и времени было затрачено на надписи арабской вязью, на карнизные орнаменты и сталактиты. Опять я отвлекаюсь. Нужно сосредоточиться.

Очевидно, мне начнут инкриминировать сотрудничество в журнале «Нова генерацiя». Но это же, в основном, литературный журнал. Там печатались многие поэты и художники: и Асеев, и Брик, и Маяковский, и Татлин. Там печатались также украинские имажинисты – последователи Сельвинского и всякие прочие поэты, которых невозможно было читать. Я же там давал только архитектурные статьи, причем исключительно типологические, по жилью, по планировке секций, по инженерному оборудованию, по нормалям. Но меня, как архитектора, выбрали в редколлегию, и теперь в этом никто разбираться не станет. Да, лучше не обьяснять все эти дела, а просто каяться.

Яркими примерами функционализма были мои проекты промышленных предприятий: табачная фабрика в Харькове, сахарный завод, завод молотилок. Но к промышленным предприятиям вряд ли будут цепляться. Ухватятся за конструктивистские жилые и общественные здания, за жилой массив «Луч», за клуб строителей в Харькове, за горный институт в Донецке. А зато какая была великолепная творческая обстановка в моей харьковской мастерской, особенно когда делали международный конкурс на проект театра массовых действий. Работали и днем, и ночью. Мы шли на первую премию и таки получили ее. Новые идеи прямо захлестывали нас всех. Каждый день предлагались новые различные трансформации сцены, просцениума и зала. Это был 1931 год. А какие талантливые люди работали в мастерской: Малмов, Милинис, Афанасьев, Костенко, Мовшович, Фридман. Милинис впоследствии перебрался в Москву и стал вместе с Гинзбургом создавать жилые дома нового типа. На стене мастерской висела перспектива Ле Корбюзье, выполненная к конкурсному проекту Дворца Советов в Москве, фотография виллы в Гарше и лозунги Кобюзье: «Наша эпоха день ото дня утверждает свой стиль», «Дом – машина для жилья», «Наш железный век перед лицом тысячелетий молод».

И конечно же, схватятся за здание ЦК КП (б) У в Харькове. Тут есть простор для всяческого бичевания – и постоянное общение с врагом народа Косиором и неправильно понятая идея руководства партии. Еще тогда говорили консерваторы и недоброжелатели, что только классическая монументальная композиция сможет выразить все величие партийного руководства. А я взял за основу существующее классическое трехэтажное здание и надстроил на него еще три этажа с ленточными окнами и дополнительный обьем, чтобы получилась динамичная конструктивистская композиция. Но тогда это приняли «на ура».

И конечно же, санаторий «Украина» в Гаграх. Но его, пожалуй, трогать не будут. Во-первых, я его выиграл по конкурсу. И кроме того – побоятся. Уж слишком он по душе их руководству. Говорят, что в Москве в Доме архитектора висит фотография «Украины» и под ней написано, что автор проекта архитектор Веснин. Для меня это, конечно, лестно, но сейчас я бы не возражал, чтобы Веснины взяли на себя и клуб строителей, и горный институт, и здание Харьковского ЦК.

Я, наверное, слишком подробно вспоминаю все свои проекты. Вряд ли кто-то так тщательно изучал мое творчество. Ругать, очевидно, будут в целом и за все, не вдаваясь в детали. Так как это делал Лысенко с учеными аграриями. Только там были вейсманисты-морганисты, а здесь – конструктивисты, функционалисты. И там и здесь основной пункт обвинения – низкопоклонство перед Западом. Еще могут вспомнить конкурс на Правительственный центр в Киеве в 34-м году. Там участвовали такие зубры как братья Веснины, Заболотный. Кстати, вместе с Заболотным его делал Онащенко, которому сегодня предстоит тоже невеселая процедура. Я его тогда выиграл – получил вторую премию, так как первой не дали никому. Но этот проект не был реализован, да и придраться к чему-либо в нем трудно. Конкурс был обьявлен на весь градостроительный комплекс. Правда на обсуждении прицепился ко мне какой-то деятель – почему я, мол, анализирую римские да парижские площади, нам-де нечему у них учиться – у нас своя архитектура. Но потом была статья профессора Хаустова в журнале «Социалiстичний Киiв», где он проект хвалил. А построили все равно чудовищный сундук Лангбарда на Правительственной площади.

Если честно признаться, то вся жизнь нашей творческой интеллигенции делится на определенные периоды. Причем, я думаю не о тех периодах, о которых все говорят – жизнь до войны, жизнь во время войны и жизнь после войны. Это совсем другое. Это два различных периода нашего существования: жизнь до 37-го года, полная надежд, творческого энтузиазма, грандиозных планов и больших свершений, и существование после 37-го года, полное бесконечного страха, когда мы не спали по ночам, прислушиваясь к шуму проезжающих машин, знали, что гноят в тюрьмах наших знакомых и коллег и при этом демонстрировали широкую оптимистическую улыбку. Никто не был уверен в завтрашнем дне – ни до войны, ни после войны. Нас сковывал страх. Страх этот поддерживал в нас «наш великий вождь и учитель» постоянно. И мы постоянно ждали, что в конце концов и о нас вспомнят. И вот, кажется, подошел и мой черед».