службы не садился, хотя и был к тому убеждаем протопресвитером Бажановым». Данным случаем и воспользовалась императрица, предложив Николаю исполнить христианский долг. Но император заявил, что причащаться в постели не может, надеясь принять Святые Тайны в дальнейшем. Тогда же он пригласил к себе доктора М. Мандта и заставил его сказать всю правду о собственном положении. Правда эта была неутешительна. Поняв, что вскоре смерть положит конец его страданиям, Николай позвал к себе наследника и через него вызвал духовника. Исповедался он в присутствии императрицы и цесаревича Александра Николаевича, твердым голосом прочитав молитву «Верую и исповедую». После этого простился с членами своей семьи и ближайшими царедворцами, сам отдал распоряжения относительно похорон, указал место для могилы в Петропавловском соборе. При чтении отходной молитвы государь повторял за духовником все ее слова до тех пор, пока его голос не пресекся. Затем знаками подозвав к себе протопресвитера Василия Бажанова, поцеловал наперсный крест. Вскоре после этого, сжимая руки императрицы и наследника, в двенадцать часов двадцать минут пополудни 18 февраля 1855 года Николай I скончался[91].

Вместе с ним окончилась целая эпоха. Начался новый период в истории российской государственности. Император Николай I заканчивал свой земной путь в убеждении, что никогда не делал зла сознательно. В духовном завещании он поблагодарил всех любивших и простил всех ненавидевших его. Перед лицом смерти он честно признавался, что был человеком со слабостями, свойственными людям, и старался исправиться в том, что знал за собою плохого. «Я умираю, – писал Николай I, – с благодарным сердцем за все благо, которым Богу угодно было на сем преходящем мире меня наградить, с пламенною любовью к нашей славной России, которой служил по крайнему моему разумению верой и правдой. Жалею, что не мог произвести того добра, которого столь искренно желал. Сын мой меня заменит. Буду молить Бога, да благословит его на тяжкое поприще, на которое вступает, и сподобит его утвердить Россию на твердом основании страха Божия, дав ей довершить внутреннее ее устройство, и отдаляя всякую опасность извне. На Тя, Господи, уповахом, да не постыдимся вовеки. Прошу всех меня любивших, молиться об успокоении души моей, которую отдаю милосердному Богу, с надеждой на Его благость и предаваясь с покорностью Его воле. Аминь»[92].

Можно ли воспринимать такие слова как лицедейство? Вопрос риторический. Вера императора была глубокой и искренней. Ее он не «играл», хотя в представлении скептически настроенных современников остался прежде всего самодержавным «игроком», до конца исполнявшим свою «роль». Как насмешка звучали слова эпиграммы Ф. И. Тютчева, написанные по поводу кончины Николая I:

Не Богу ты служил и не России,

Служил лишь суете своей,

И все дела твои и добрые и злые, –

Все было ложь в тебе, все призраки пустые:

Ты был не царь, а лицедей[93].

Подобное отношение к Николаю I в течение долгих лет казалось непреодолимым. Исследователи, особенно в советский период, обращали большее внимание на мнения «властителей дум», писавших или говоривших о Николае, чем на историю религиозных переживаний и мотиваций самого самодержца. Указание В. С. Соловьева на то, что император стремился смотреть на жизнь с христианских позиций, что «в нем таилось ясное понимание высшей правды и христианского идеала, поднимавшее его над уровнем не только тогдашнего, но и теперешнего общественного сознания»[94], обыкновенно не принималось в расчет. В искренности побуждений Николаю I отказывали, скорее предпочитая соглашаться с мнением Л. Н. Толстого, приводившего слова старого солдата о «Николае Палкине» и называвшего его царем, которого окружали подлецы, аттестуя «невежественным» и «самоуверенным» обладателем «низшей духовной силы»[95].

Подобные суждения, к счастью, ныне аргументированно опровергаются. Петербургский историк Л. В. Выскочков, написавший наиболее полную на сегодняшний день биографию монарха, назвал его «Эпимитеем на троне», человеком, обладавшим высокоразвитым чувством ответственности, долга[96]. Он верил в Бога, но также не сомневался в своем предназначении и судьбе, верил в то, что само Провидение управляет его поступками и действиями. Как оценить подобную веру? Полагаю, что только в ключе монархической государственности, служба которой была для императора Николая I смыслом и целью жизни, и которой он старался не изменить до последнего своего часа.

Очерк второй. «Православный абсолютизм»

Светская власть и Православная Церковь в эпоху императора Николая I

Еще в XIX столетии было замечено, что царствование императора Николая I – время переломное: подражательный петровский период подходил к концу, пробуждалась национальная мысль. К примеру, К. Д. Кавелин особо подчеркивал развитие именно с тех, николаевских, пор самосознания, росшего и развивавшегося беспрерывно: «Искание чего-то нового, чего-то другого, соответствующего народившемуся народному чувству, стало выражаться и в искусстве, и в науке, и в правительственных мерах, и во внешних сношениях. На этой почве выросли и славянофильское, и западническое направления»[97]. Замечание К. Д. Кавелина для нас ценно прежде всего своей констатацией – ученический период завершился, предстояло решить, как и чем жить дальше.

Иначе говоря, важно было определить социально-политические и религиозно-нравственные ориентиры Российской империи в зените ее могущества, когда русский самодержец стал, пожалуй, самым влиятельным государем Европы. Актуальность подобного определения со всей очевидностью продемонстрировала еще александровская эпоха с ее мистическими настроениями и теорией «евангельского государства»[98]. После победы над Наполеоном Александр I прекрасно осознавал, что, провозглашая приоритет общехристианских ценностей перед конфессиональными, общегосударственных – перед национальными, укрепляя идею совершенствующейся нравственности как основы новой гражданственности, он тем самым содействует интеграции населения западных территорий в состав империи, – во-первых; и получает ориентир для общественного развития страны в целом, – во-вторых (тем более, что Россия после 1812 г. «явно испытывала идеологический и политический кризис»). К тому же Александр I не желал отказываться от либерально-просветительской позиции, принятой в первые годы правления[99]. В конфессионально ориентированной (православной) стране пытались укрепить «общехристианские» ценности, санкционировав, как известно, создание Библейского Общества.

Утопия рано или поздно наказывает мечтателей, так произошло и с «евангельским государством», ведь подобная химера могла рассчитывать на реальность только в случае полного успеха идеи просвещения и уж, разумеется, в рамках полной веротерпимости. «Сама проблема веротерпимости ставится на повестку дня, когда обществом востребывается активная личность, индивидуализм. Как раз эта-то особенность современного развития политической культуры и была дискредитирована в глазах верховной власти России и ряда европейских правительств в начале 1820-х г.»[100].

Утопическая мечта самодержца на поверку оказалась лишь мечтой – и только; «евангельское государство» не привело страну ни к конфессиональному, ни к социальному равенству. Студенческие волнения в Пруссии, последовавшие за ними террористические акты, восстание Семеновского полка в России