– Хочешь сигарет? Настоящих немецких?

– Да, да… – Лица солдат радостно засветились.

Я протянул пачку сигарет, и мы закурили. Краем глаза я наблюдал, как австриец, держа автомат наготове, помогал водителю повернуть мотоцикл. Сердце по-прежнему тревожно сжималось.

– Войне конец… – сказал я. – Сталин плохо для России…

Собравшиеся вокруг меня красноармейцы, ухмыляясь, согласно закивали. Один из них принес мне полный ковш вина, я отпил половину, а остаток передал лейтенанту.

– О боже! – рассмеялся он, уже успокоенный. – Откуда, черт побери, это?

Я спросил моих русских друзей, и они указали на мрачный вход в подвал. Взглянув на своих товарищей, стоявших у мотоцикла, я со смешанными чувствами последовал за тремя или четырьмя красными солдатами в подземелье. Мои проводники зажгли спички и тускло осветили довольно обширное помещение, до колен залитое вином. Я указал на небольшой бочонок, и мои русские помощники с радостными возгласами выкатили его во двор. Затем мы погрузили бочонок на мотоцикл, с кряхтеньем принявший на себя дополнительную тяжесть. Прежде чем пуститься по объятым пожарищами улицам в обратный путь, я предложил красноармейцам сложить оружие, пообещав вернуться в скором времени.

Едва мы успели передать вино нашему командиру, как поступил приказ о переходе в наступление. Уже через несколько минут наши солдаты спешно выкатывали бочки с вином НКВД. Помогавших русских мы затем оставили при нашей части и использовали для выполнения различного рода работ. Таким образом, это вино принесло им счастье.

Херсон был для нас первым настоящим морским портом, который мы заняли в Советской Украине. (Одесса, оказавшаяся в глубоком тылу наступавших немцев и румын, успешно отражала все штурмы врага с 5 августа по 16 октября, когда защитники Одессы (86 тыс.) были эвакуированы на кораблях в Крым. – Ред.) До тех пор нам попадались лишь села и мелкие города, которые мы в ходе операций миновали или за которые сражались. В Херсоне перед моими глазами предстала иная Россия. Население вело себя хотя поначалу и сдержанно, но в общем дружелюбно, освободившись от невыносимого давления со стороны комиссаров, которые в последние несколько дней вели себя будто сорвавшиеся с цепи умалишенные.

Наладить контакт между нами и запуганным населением помогли дети, во множестве шнырявшие вокруг. Главную роль при этом сыграл сахар – даже здесь, в богатой Украине, почти недоступное лакомство для простых людей. Здешние девушки держались приветливо, но вели себя вполне достойно, соблюдая приличия. На первых порах я познакомился с пожилой женщиной, к моему удивлению бегло говорившей по-немецки. Родом она была из одного немецкого поселения в Поволжье. Довольный, что мне удалось найти кого-то, с кем я мог свободно беседовать, я пригласил ее посетить меня на отведенной мне квартире. Сначала она сомневалась, следует ли принять мое приглашение, но потом все же согласилась. Мне и двум другим солдатам отвели для постоя большую комнату, прежние ее жильцы бежали за Днепр перед нашим приходом.

– О чем я должна вам рассказывать? – несколько торжественно произнесла женщина после первой чашки чая. – Ведь вы все равно не поймете душу русского человека. Для этого нужны другие мерки. Русским испокон веков навязывали чуждые им культурные традиции других народов… А русскому человеку всегда хотелось непременно докопаться до сути вещей, добраться до самых корней. Так он жил при царях, так и потом, после того как Ленин постарался пересадить на русскую почву чужеродные марксистские представления о жизни. Но раз уж вы хотите меня послушать, будет лучше, если я расскажу одну правдивую историю.

В молодости у меня сложились близкие отношения с семейством Лаваль из Марселя. Пьер Лаваль имел собственную импортно-экспортную фирму в Одессе, где я воспитывалась в лучшем пансионе для благородных девиц. Как-то случайно я познакомилась с его женой Маргаритой Лаваль, которая была старше меня на десять лет, но моложе собственного мужа. Вскоре мы подружились. Но вот наступила весна 1919 года…

Изрядно потрепанные остатки белогвардейских воинских частей в беспорядке отступали к Одессе, подвергаясь беспрерывным атакам красных.

Офицеры оккупационных сил Антанты, особенно французские, с лихорадочной поспешностью реквизировали все находившиеся в порту суда: от боевых кораблей до транспортов и катеров. Они запаслись топливом и продовольствием, какое смогли найти, затем погрузили на суда своих солдат, заставляя их бежать по сходням.

А снаряды красных уже рвались на улицах Одессы, подгоняя отступавших белогвардейцев.

Вскоре солдаты Красной армии сломили последние очаги сопротивления и 6 апреля вступили в поверженный и опустошенный город. (24 августа 1919 г. Одесса была снова занята белыми, 8 февраля 1920 г. снова и окончательно – Красной армией. – Ред.) С этого момента комиссары и чекисты стали вершить свое кровавое дело: начались расстрелы, продолжавшиеся несколько дней. Однако число «контрреволюционеров», скопившихся в городе, было столь велико, что даже комиссары-чекисты не знали, как управиться с такой массой обреченных на смерть людей.

В конце концов многих погрузили на списанные за негодностью три старых грузовых корабля, вывезли за несколько километров от берега и, связав парами, без суда и следствия сбросили в море. Среди несчастных были белые офицеры, члены враждебных большевикам партий, служители религиозного культа, бывшие царские чиновники и даже представители трудового народа.

Однако тела утопленников продолжали плавать на поверхности, а с приливом их прибило к берегу. Поэтому в последующем к ногам сбрасываемых в воду предварительно привязывали металлические предметы.

Не успевший в царившей тогда неразберихе эвакуироваться Пьер Лаваль остался с женой и детьми в Одессе и был во время массовых облав арестован большевиками. Напрасно Лаваль уверял в своей непричастности к политике, напрасно доказывал свое французское гражданство. Прежде чем его семья смогла добраться до главного комиссара, Пьера отконвоировали на один из трех кораблей и вместе с остальными кинули в море.

Его жена Маргарита все-таки добилась того, что ее приняли в комиссариате внутренних дел красных. Оказавшись в неловком положении, советское правительство быстро дало ей разрешение отыскать тело мужа. Задача облегчалась тем обстоятельством, что Пьер Лаваль в момент казни был одет в белый костюм.

Было великолепное летнее утро. Мадам Лаваль стояла молча рядом с водолазом, которого звали Григорий Иванович, когда катер вез их к одному из трех судов, все еще стоявших на якоре в одесской гавани. К одиннадцати часам море достаточно успокоилось и водолаз смог спуститься под воду на относительном мелководье.

Ритмично работали насосы. Маргарита не отрываясь смотрела туда, где исчез водолаз; находившийся неподалеку представитель красной милиции не сводил глаз со своих наручных часов. Но не прошло и трех минут, как из глубины последовал условный сигнал тревоги, и матросы быстро подняли водолаза на борт. Внешне на водолазном костюме не было заметно никаких повреждений, но когда отвинтили шлем, то увидели, что Григорий Иванович мертв.