Я продолжал прогулку по сельской улице, окутанной вечерними сумерками. У полуразвалившейся школы группка пленных советских солдат из среднеазиатов пела что-то заунывное на родном языке. В песне слышалась тоска по далеким горам и долинам. Чей-то тонкий смех донесся из темноты со стороны колхозных сараев, ночной покой нарушила мерная поступь патруля. В моем кармане я нащупал фотографию незнакомой женщины; завтра я передам снимок в канцелярию для пересылки в воинскую часть, в которой служили убитые солдаты.

Когда мы только заняли это немецкое селение и еще продолжали прочесывать строения, ко мне подошел старик и потянул меня за рукав.

– Вот там, – прошептал он. – Там они лежат.

Не успел я поинтересоваться, в чем дело, а он уже провел меня через небольшой огород к заброшенным меловым карьерам, расположенным на границе земель колхоза имени Ленина.

– Здесь, – проговорил он глухо; слезы струились по его морщинистым щекам.

Мы подогнали пленных с лопатами. Они убрали крупные обломки породы и начали рыть. Вскоре обнажился немецкий армейский сапог, а затем и мертвый немецкий солдат. Всего их было шестеро, отрезанных от своей части и сражавшихся до конца, прежде чем попасть в плен.

Их допрашивали в штабе красных, но они молчали, их допрашивали снова, но они не произнесли ни слова. Их поставили на краю мелового карьера. Здесь же присутствовал русский генерал. Шестеро знали, что их ожидает, и смотрели генералу прямо в лицо. Один из них достал фотографию из кармана, фотографию своей жены; с нею в руке он и умер. А женщины этого немецкого поселения стояли поодаль и плакали. Тела расстрелянных торопливо забросали камнями: на опушке ближайшего леса уже появились первые штурмовые отряды ваффен СС.

Долго стояли мы молча над телами наших погибших товарищей, рядом лежала армейская фляга, несколько солдатских опознавательных жетонов и фотографическая карточка. Я подобрал ее и пошел быстрым шагом вдоль по улице. Удаляясь, я слышал позади лязг лопат о камень: на этот раз пленные готовили убитым достойное захоронение. Было уже довольно поздно, когда я вернулся к себе на квартиру, но никто еще из моих коллег не ложился спать.

– Фотография еще у тебя? – спросил один из них, слегка смущенный.

Я кивнул, и они долго рассматривали снимок, передавая из рук в руки. Не в характере солдат открыто демонстрировать свои эмоции. Мы слишком часто смотрели в глаза смерти, чтобы вслух рассуждать о героизме и жестокостях войны. Но в этот вечер мы особенно тщательно чистили свое оружие.

На рассвете мы вновь атаковали превосходящие (см. примечание выше. – Ред. ) силы противника, прорвали его последние рубежи обороны и отбросили остатки к побережью Черного моря.

На следующий день около полудня в штаб нашей дивизии поступил приказ, предписывавший расстрелять всех военнопленных, захваченных нами в последние три дня, в качестве возмездия за негуманное обращение с попавшими в плен немецкими военнослужащими. И, как нарочно, именно в эти злополучные дни к нам в плен попало около четырех тысяч человек. Они молча, не поднимая глаз, с неподвижными лицами, выслушали переводчика, сообщившего об ожидавшей их участи.

Пленных ставили в ряд по восемь человек на краю противотанкового рва. Когда раздался первый залп, все восемь человек свалились вниз, будто сбитые с ног гигантским кулаком. Но уже выстраивалась следующая партия. Было странно наблюдать, как эти обреченные на смерть люди использовали оставшиеся им последние минуты пребывания на этом свете. Один, например, аккуратно сложил свою шинель и положил ее рядом на землю, прежде чем отправиться в последний путь. Быть может, он надеялся, что его шинель еще поможет уберечь кого-то от холода, или он сызмальства привык бережно относиться к вещам. Другие жадно затягивались напоследок свернутой из газетного обрывка самокруткой. Никто не пытался написать прощальные строки родным.

Внезапно один из приговоренных, высокий грузин или осетин, схватил лежавшую около него на земле лопату и с силой ударил по голове – нет, не немецкого солдата, находившегося поблизости, а стоявшего рядом красного комиссара.

– Большевик, проклятый! – проговорил он, задыхаясь.

Командовавший экзекуцией капитан подошел к нему и спросил:

– Офицер?

– Да, – ответил кавказец.

– Ступайте за мной, – приказал капитан и попытался отвести кавказца в сторону.

Но тот разгадал намерения капитана и гордо покачал головой.

– Вот мой фронт, – проговорил он медленно, указывая на мертвых товарищей. Затем, отбросив папиросу, он занял место в ряду на краю противотанкового рва.

Отступление частей Красной армии Юго-Западного и Южного фронтов постепенно превратилось в паническое бегство. Терпевший поражение за поражением маршал Буденный (главком войсками Юго-Западного направления в июле – сентябре 1941 г. – Ред.), прославленный герой Гражданской войны, проявил себя недостаточно умелым военным руководителем, слабо разбирающимся в вопросах стратегии и тактики, как, впрочем, и маршал Тимошенко (в июле – сентябре командовал войсками Западного фронта, одновременно главком войсками Западного направления. – Ред.).

Следующим утром мы уже достигли окраин Херсона.

Русская артиллерия, поддержанная корабельными орудиями Черноморского военного флота, вела ураганный огонь, однако снаряды падали далеко влево от нас, практически не причиняя нам никакого вреда.

На железнодорожных путях стоял состав из платформ, груженных танками Т-34, которым так и не довелось побывать в бою. Наш командир еще не принял решение относительно дальнейшего продвижения. В городе в нескольких местах полыхали пожары, часто доносился грохот мощных взрывов: взлетали на воздух склады с боеприпасами. Наконец молодой офицер родом из Австрии получил задание разведать ближайший городской квартал.

– Я хочу, чтобы вы меня сопровождали, – сообщил он мне по телефону.

Наш мотоцикл с ревом понесся по пустынным улицам. Никаких признаков неприятеля. Там и сям попадались горевшие здания. Повернув за угол, мы увидели испуганного пожилого мужчину в гражданской одежде, бежавшего к ближайшему дому.

– Стой! Стой!

Незнакомец замер как вкопанный на месте. Подойдя к нему, я попытался расспросить его, пользуясь чрезвычайно скудным запасом известных мне русских слов. Как он утверждал, красноармейцев в этом квартале не было.

– Магазины? Вино? Шнапс?

– О да, – улыбнулся мужчина, – это можно найти направо за углом в большом кирпичном здании, там же находятся, – продолжал он, – и подвалы НКВД.

– Мы не станем брать в плен этого старика, – заявил австрийский офицер. – Но давай-ка снабдим его хотя бы бутылкой вина. Пойдем посмотрим.

Нужное нам здание мы увидели сразу. Ворота были раскрыты настежь, и мы, не раздумывая, въехали в узкий проход, ведущий во внутренний двор. И тут мое сердце замерло: двор был полон вооруженных красноармейцев, их было сорок или пятьдесят человек. Тесный проход не позволял развернуться. Офицер вскинул свой автомат, красноармейцы не пошевелились. Я слез с седла, подошел к ближайшему солдату и на ломаном русском языке спросил: